Плеханов Георгий Валентинович - Священник Г. Гапон

  

  

   Перед нами лежит воззвание "ко всем рабочим и работницам", подписанное комитетами восточного района нашей партии и напечатанное в типографии Центрального Комитета. Воззвание это порождает в нас некоторое недоумение, и мы считаем необходимым сказать открыто, что именно заставляет нас недоумевать. Мы уверены, что наши товарищи восточного района не посетуют на нас за нашу откровенность; мы нравственно обязаны быть откровенными.

   Воззвание, - озаглавленное: "Рабочий класс и поп Гапон",- посвящено оценке петербургских событий 9 января и той роли, которую играл в этих событиях священник Гапон. К этому последнему авторы воззвания относятся крайне строго. Под их пером он выходит лживым, "обнаглевшим попом", комичной фигурой и т. д. За что же так величают они его? Чем вызвано их неудовольствие?

   Во-первых, тем, что "российский рабочий класс, как ребенок, еще не научившийся самостоятельно ходить, еще не совсем свободный от темноты, в которой усердно держит его царское правительство, сделал первый шаг по пути революции не под красным знаменем пролетариев всех стран, а под крестом и хоругвью - этими царско-поповскими орудиями затемнения сознания народных масс".

   Мы сами далеко не сторонники креста и хоругви. Мы сами твердо убеждены в том, что очень ошибочно поступают люди, - в рясе или без рясы, это все равно, - по тому или другому, иногда даже очень хорошему, побуждению, поддерживающие религиозное суеверие в рабочем классе. Кто-то, - если не ошибаемся, Шопенгауэр, - сказал о "боге", что всюду, куда ни замешается этот старый еврей, он ничего, кроме вреда, не приносит. Это очень верно, и мы никогда не думали, что наша партия может примириться со "старым евреем", на том якобы основании, что "религия - частное дело". Но если религиозные верования вредят развитию самосознания рабочего класса, если они служат опием, усыпляющим пролетариат, то из этого вовсе еще не следует, что мы

   имеем право оскорблять тех, которые имеют такие верования. Ведь даже в пролетарской среде до сих пор встречается немало верующих; их надо не бранить, а просвещать.

   Кажется, это неоспоримо? А если это так, то можно ли сердиться на Г. Гапона за то, что он веровал в "бога", был священником, носил рясу и т. д.? Это была беда его, а не вина его. И если этот веровавший в бога и носивший рясу человек сочувствовал рабочему классу и старался помочь ему, как мог и как умел, то за это надо не обижать его, а благодарить. Много ли у нас "священно-церковнослужителей", сочувствующих пролетариату, как сочувствовал ему священник Гапон? Пусть назовут их авторы воззвания.

   Само собою разумеется, что несравненно приятнее для нас и полезнее для дела революции было бы, если бы 9 января во главе рабочего шествия развевалось красное знамя социальной демократии. Но вышло не так, и авторы воззвания сами хорошо объясняют, почему не так вышло: сознание пролетариата еще не достигло желательной для нас степени зрелости. Это очень жаль, но виноват ли в этом священник Гапон? Нет, в этом виноваты те общественные условия, против которых он, по-своему, боролся с полным самоотвержением.

   Кроме того, воззвание упрекает священника Гапона в том, что он хотел получить "куцую свободу" не для народной массы, а для именитых, обеспеченных людей. Прямых доводов, которые подкрепляли бы это обвинение, не приводится. Подкрепляется оно только тем косвенным доводом, что Г. Гапон стал "на такую дорогу, на которой, кроме куцей свободы, ничего не найдешь". Несколько выше в воззвании сказано, что Г. Гапон учил рабочих покорности вместо смелого нападения. Покорность, в самом деле, не приведет рабочих ни к чему хорошему. Но Г. Гапон указывал на нее рабочим не потому, что хотел обмануть их, а потому что обманывался сам: в своем недавно опубликованном открытом письме к Николаю II он прямо признает, что 9 января он еще "наивно верил" в нашего малоумного самодержца. Что и говорить! Было бы несравненно лучше, если бы 9 января вожаком рабочих выступил не священник, наивно веровавший в бога и царя, а социал-демократ, совершенно чуждый такой веры. Но Гапон не виноват в том, что социал-демократия, по упомянутой выше причине, не могла выставить подобного вожака, как не виноват он и в том, что сам он, искренно сочувствуя пролетариату, плохо понимал условия его освобождения: это опять была только беда его. Можно ли упрекать его, - как это делают авторы воззвания, - в том, что он занял место социал-демократа? Разве социал-демократия - барышня, которой благовоспитанные кавалеры должны уступать место? Зачем же она позволила мне оттеснить ее? - возразит ей обижаемый некоторыми из ее представителей Гапон. Мы опять скажем ему, что мы поступили так по не зависевшим от нас причинам, что при наших полицейских условиях социал-демократии, - именно потому, что она революционная партия, - труднее было приобрести широкое влияние на широкую массу, чем священнику, действовавшему первоначально с разрешения министерства внутренних дел {Это последнее обстоятельство не могло не вызывать недоверия к Г. Гапону со стороны социал-демократов; этим недоверием объясняются резкие отзывы о нем в некоторой части социал-демократической печати. Г. Гапон должен понять, что тут не злая воля, а совершенно естественное недоразумение.}. Это будет совершенно справедливо, и это оправдывает нашу партию от упрека в том, что не ей принадлежало преобладающее влияние в памятный день 9 января. Но неужели Гапон должен был сидеть сложа руки до тех пор, пока обстоятельства позволили бы нам собрать под свое знамя все рабочее население Петербурга? Неужели можно винить его за то, что он не стал дожидаться этого и повел рабочих, - рискуя собственною жизнью, - туда, где ему виделась некоторая надежда на улучшение их быта?

   Теперь Г. Гапон выступает как революционер, и теперь он заслуживал бы строгого осуждения, если бы вздумал копировать самого себя. Но обвинять его за 9 января - значит обвинять его за то, что он, имевший наивную веру в царя, поступил так, как не поступил бы человек, такой веры не имевший.

   Авторы воззвания говорят, что "полусознательное рабочее восстание в Петербурге окончательно убило веру в царя даже в самой серой массе рабочего люда". Разве же этого мало? И разве справедливо бранить человека, принявшего такое видное деятельное участие в движении, которое привело к этому? Авторы прибавляют, что. 9 января убило не только веру в царя, но в самого священника Гапона. Это надо понимать, конечно, в том смысле, что теперь петербургская рабочая масса уже переросла те приемы агитации, которые употреблял священник Гапон. Мы думаем, что это верно. Мало того, мы думаем, что и 9 января очень значительная, - и притом лучшая, наиболее развитая, - часть петербургского рабочего населения стояла несравненно выше тех приемов, которые практиковал Г. Гапон, и терпела их только потому, что не считала остальную массу, - и не считала, может быть, по недоразумению, объясняющемуся теми же полицейскими условиями, - достаточно подготовленной для истинно революционного воздействия на нее. Если теперь и эта масса рассталась со многими из своих старых предрассудков, то священник Гапон, наверное, сам порадуется этому: ведь за время, протекшее с 9 января, он тоже не стоял на одном месте.

   "Итак, товарищи, - говорят в заключение авторы воззвания, - первый шаг всенародного восстания совершен. Второй шаг, который неизбежно разнесет в прах царскую монархию, российский рабочий класс сделает не с иконами в руках, не с царским портретом, не с хоругвью, не с смиренным прошением на устах, а с оружием в руках, с ненавистью в сердце к царскому самодержавию и под красным знаменем пролетариев всех стран".

   Мы всецело присоединяемся к этому пожеланию и приглашаем всех наших товарищей энергично содействовать скорейшему его осуществлению. Но если это пожелание очень естественно в нас, как в социал-демократах, то оно все-таки не должно заглушать в нас столь же естественного чувства справедливости, а авторы воззвания отнеслись к священнику Гапону несправедливо.

   В характере того движения, которое произошло в Петербурге 9 января, преобладает черта "стихийности". Священник Гапон явился "стихийным" вожаком этого стихийного движения. Его действительно наивная политическая и религиозная вера мешала ему правильно понять значение сознания в современном рабочем движении. В этом - разгадка того, что с нашей точки зрения представляется, и не может не представляться, его ошибкой. Но "стихийное" движение 9 января очень сильно содействовало развитию самосознания рабочего класса. Поблагодарим же за это самого видного из его "стихийных" вожаков. Христианская церковь поет, что Иисус смертью смерть попрал. Священник Гапон попрал верой в царя - веру в царя, стихийностью - стихийность. Похвалим его за это и пожелаем ему удачи на совершенно новом для него пути сознательного революционера. На этом пути его ждет много опасностей. Не тех опасностей, которые воплощаются в жандарме, а тех, которые заключаются в возможных промахах его собственной мысли. Ему надо теперь усердно и много учиться. Скажем откровенно: по нашему мнению, некоторые воззвания, написанные им после 9 января, многого оставляют желать в идейном отношении. Таково, например, его воззвание к пролетариату. По своему содержанию воззвание это грешит против той истины, которую обязан усвоить всякий сознательный революционер наших дней и которая выражается словами первого параграфа знаменитого устава знаменитого Интернационала: Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих. Г. Гапон совсем еще новичок в вопросах этого рода, и, поэтому, мы не думаем упрекать его за эту его погрешность. Но мы не желаем и скрывать ее, потому что она может завлечь его в практические ошибки. Впрочем, об этом мы подробнее поговорим в другой раз, когда совершенно определится характер новой деятельности Г. Гапона. Цель настоящей статьи заключалась не в том, чтобы критиковать нового революционера, а в том, чтобы защитить от несправедливых упреков бывшего священника.