Островский Александр Николаевич - Старое по-новому

век, а при мне громко разговаривать не смел. Князья, графы ни к кому помимо меня заезжать не хотели на двор да с собой рядом саживали чай пить. Значит, стоила чего-нибудь. А теперь куда все пошло? Смотрю - и глазам не верю. Дом пустеет, порядка не стало, над советом моим смеются. Немила жизнь! Только ты, моя радость, и дорога мне. О тебе одной ноченьки напролет думаю, чтоб жила в счастье да со мной не расставалась. Вот и думала Семена во двор взять. А теперь и сама вижу, не пара ты ему, а кто тебе под пару - не пойдет к нам. Ну вот и горюю: неужели ж тебе в люди итти иль за немилого замуж отдать? Уж лучше мне закрыть глаза, чем дождаться этого.

  Наташа. Бабушка! Не тоскуйте. Бог даст, все устроится, и может быть... скоро... скоро...

  Федосья Ивановна. Утешаешь меня? Или... говори же, если есть что. Не скрой от меня, любушка моя.

  Наташа (опустив голову). Я еще не знаю... Бабушка! Я не могу сказать. Может быть, это одни мечты мои... может быть, это одни надежды... Я надеюсь... я жду... а будет ли... Да, бабушка! Отчего ж не быть? Разве я не стою счастья?

  Федосья Ивановна. Скажи же, Наташа, хоть словечко, на что ты надеешься?

  Наташа (закрыв лицо руками). Нет, бабушка, нет! У меня так сладко на душе, так сладко, а слов нет.

  Федосья Ивановна. Наташа, понять-то я поняла. Что ж... дело девичье... обыкновенное. Только меня сомнение берет.

  Наташа. Какое?

  Федосья Ивановна. Ответу да привету душа твоя ищет, да найдет ли?

  Наташа (молча смотрит на нее и потом тихо). Найдет!

  Федосья Ивановна. Ну, давай тебе бог! О-ох, молодость, молодость! У всех ты одна.

  

  

  

  Уходит. Входит Евлампий.

  

  

  

  

   VII

  

  

  

   Евлампий и Наташа.

  Евлампий. А, наконец-то. Уж я в другой раз прихожу. Не грешно заставлять дожидаться? Да что с вами? Вы не рады, что я пришел?

  Наташа. О нет, нет! Очень, очень рада.

  Евлампий. Не вижу. Не заметно что-то.

  Наташа. Ах, я немного расстроена.

  Евлампий (садясь). Понимаю. Домашние дрязги. Кошка съела молоко, собака утащила хлеб... ха-ха-ха.

  Наташа (с горечью улыбаясь). Ну да, ну да, что ж еще может быть у нас.

  Евлампий. Нет, уж вы хоть при мне-то позабудьте, пожалуйста, как поют петухи, кудахтают куры.

  Наташа. Ах, да не то, совсем не то. Ваши слова не выходят у меня из головы. И прежде мне было тяжело, а теперь я, право, не знаю, куда мне деться.

  Евлампий. И прекрасно. Это большой шаг вперед. Можно надеяться, что скоро это стоячее болото вам окончательно опротивеет, и вы броситесь из него без оглядки.

  Наташа. Да куда, куда броситься-то?

  Евлампий. Туда, где люди дело делают и живут по-человечески.

  Наташа. Ах, опять только намеки! Я не так хорошо образована, как вы, я не могу ясно понимать ваших слов, и это меня мучает, я ведь страдаю. Пожалейте меня! Скажите мне прямо, куда я должна итти и что делать!

  Евлампий. Ишь чего вы захотели! Согласитесь сами, нельзя же о таких вещах разговаривать так, для провождения времени. Я могу говорить с вами серьезно, когда увижу в вас твердую и непоколебимую решимость. Иначе это выйдет профанация; болтать о серьезных делах я считаю непростительным малодушием.

  Наташа. Моей решимости вам недолго дожидаться... Придется вам за меня богу отвечать... Вот что сделали со мной ваши разговоры!

  Евлампий. А ваши разговоры, знаете, что со мной сделали?

  Наташа. Что же? Надоели вам?

  Евлампий. Нет. Я полюбил вас.

  Наташа (с испугом). Ах!

  Евлампий. Чего вы испугались? Это нисколько не мешает делу. Эта любовь заставляет меня принимать в вас гораздо более участия, чем я ожидал, эта любовь заставит меня разделить все ваши стремления... мы пойдем рука об руку. Что же тут страшного? Скажите мне, а вы-то? .. Неужели вы совсем равнодушны, неужели ваше сердце совершенно холодно ко мне?

  Наташа. Нет... я давно думаю о вас.

  Евлампий. Только думаете?

  Наташа. Нет... Я вам благодарна... вы все для меня.

  Евлампий. Говори, говори, Наташа! Дай волю своему чувству!

  Наташа (робко). Я люблю вас.

  Евлампий. Ну, конечно, я так и ожидал. Я ведь зорок; я видел, что у тебя под тихой, спокойной внешностью таится горячее сердце, которое ждет только первой искры, чтобы вспыхнуть. (Хочет обнять Наташу.)

  Наташа (освобождаясь). Нет, позвольте... Я люблю вас, но...

  Евлампий. Холодно, Наташа, холодно.

  Наташа (страстно). Я люблю тебя, очень люблю... Я решилась, я пойду за тобой, куда хочешь... Только не мучь меня, скажи мне яснее все, все...

  Евлампий. Наташа, помилосердствуй! У меня в душе огонь, на языке слова ласки и любви, а ты о деле. Успеешь, успеешь... Дай пройти первым порывам страсти. (Обнимает Наташу.)

  Наташа (освобождаясь). Вот, кажется, подъехал Медынов. Он сейчас сюда придет.

  Евлампий. Ты приходи сюда ужо вечером.

  Наташа. Приду, приду.

  Евлампий. Так до свидания, милая моя Наташа! (Хочет поцеловать ее.)

  Наташа. Ах, нет, что ты! Нет, не надо.

  Евлампий. Ну, вот уж и капризы, сейчас и капризы. Хороша любовь!

  Наташа. Да нет... я такая робкая... Я люблю, люблю. Ну, вот тебе! (Целует Евлампия и отбегает.) А ты правду говорил, - жизнь хороша. (Уходит.)

  Евлампий. Как женщины-то однообразны при всем своем разнообразии.

  

  

  

   Входит Медынов.

  

  

  

  

   VIII

  

  

  

  Евлампий и Медынов.

  Медынов. Здравствуйте. Кажется, Евлампий Михайлович?

  Евлампий. Непременно.

  Медынов. Гулять изволите?

  Евлампий. Как видите.

  Медынов. Странно довольно; люди по полям и рощам гуляют, а вы по задворкам.

  Евлампий. Ничего нет странного. Это мой вкус.

  Медынов. Конечно. Мы живем в глуши, пням молимся, где же нам понимать ваши столичные вкусы? Давно я искал случая переговорить с вами.

  Евлампий. Что ж к нам не жалуете? У тетушки в деревне всем двери открыты.

  Медынов. Да не охота итти к вашей тетушке. Больно уж там на нашего брата смотрят свысока. А я этого терпеть не могу, когда люди, не имея никакого права, высоко нос держат. А вот здесь встретился с вами, ну и кстати. Не побрезгуете побеседовать?

  Евлампий. Мне бы некогда, ну а впрочем... что вам угодно?

  Медынов. Надолго вы к нам изволили пожаловать?

  Евлампий. Я погостить приехал.

  Медынов. Стало быть, на отдых?

  Евлампий. На какой отдых? От чего мне отдыхать?

  Медынов. Ну как от чего? Ведь делаете же вы что-нибудь? Ведь, поди, где-нибудь в канцелярии, в уголку, перушко в руках держите?

  Евлампий. Знаете, я вам откровенно скажу, меня удивляет эта манера провинциалов вмешиваться... в чужие дела.

  Медынов. Уж с тем возьмите! Мы по-деревенски, попросту. Да и отчего не спросить? Какая в этом обида?

  Евлампий. Я ничего не делаю, то есть не работаю, я не поденщик, не мастеровой, я просто живу. Живу в столице, приезжаю пожить и в деревню.

  Медынов. И не скучаете?

  Евлампий. И не скучаю.

  Медынов. Удивительно.

  Евлампий. Что?

  Медынов. Ничего не делаете и не скучаете.

   Наташа показывается из своего дома; с другой стороны Семен. Это способность, хоть и не очень дорогая, а все-таки довольно редкая.

  Евлампий. О занятиях и образе жизни просвещенных людей я говорить с вами, извините, считаю лишним. Не понятно это для вас. Вы, кажется, только одно дело, одно занятие признаете: землю копать да гряды полоть.

  Медынов. А чем же дурно это занятие? Уж все-таки лучше и честнее, чем деревенских девок с толку сбивать.

  Евлампий. Что за тон! Какое вы имеете право мне это говорить?

  Медынов. Будто все по праву делается. Я так, без права. Вы вот по какому праву глазами меня измеряете? Вы испугать, что ли, меня хотите, или стыд свой маскируете? Кабы вы не по праву, а по совести действовали, так бы и стыдиться было нечего.

  Евлампий. Знаете, ваши рассуждения могут доставить удовольствие и позабавить.

  Медынов, Ну, так и забавляйтесь скорей; дальше уж, пожалуй, не так забавно для вас будет.

  Евлампий. Вас подослал кто-нибудь ко мне с этими разговорами?

  Медынов. Что меня подсылать! Я и сам знаю, что хорошо, что дурно. А лучше вы уйдите от греха! Стыдно это и не благородно!

  Евлампий. Чувствительно благодарен за совет.

  Медынов. Это не совет.

  Евлампий. А что же?

  Meдынов. Первое предостережение.

  Евлампий. Так и будем знать. Наталье Михайловне Мое почтение. (Уходит.)

  

  

  

  

   IX

  

  

  

  Наташа, Медынов и Семен.

  Семен. Оглоблей его хорошенько да ноги переломать, так дело-то короче будет.

  Наташа (подходя в сильном волнении, но стараясь быть сдержанной). Позвольте! Кто же просил вас... наблюдать за мной?

  Медынов. Что вы, что вы! У вас, кажется, слезы на глазах?

  Наташа. Да, от стыда! Как вам не совестно, как вам не совестно! Что вам нужно? Вам уж сказано, что не надо мне вашего участия. А вы все-таки не оставляете меня в покое и обижаете людей, которые гораздо лучше вас и которых вы не понимаете.

  Медынов. Вот как. Кого же я не понимаю?

  Наташа. Евлампия Михайловича.

  Медынов. Понимать его нетрудно; он так пуст, что насквозь видно.

  Наташа. Вы не пусты! Что в вас особенного? Вы только представляете из себя проповедника... Да не обманете никого, всякий видит, что вы человек отсталый.

  Медынов. Отсталый? Я-то? От чего же это я отстал? Разве кто-нибудь бежит уж очень шибко... Так ведь за всяким не угоняешься.

  Наташа. Уж, конечно, вам не угоняться! Оттого вы и злы, оттого вы и браните людей, которые умнее вас. Это зависть!.. Завидовать нехорошо, стыдно... гадко!..

  Медынов. Так, так, отлично! Бранитесь, бранитесь! Только как вам будет совестно после, и уж вот как вы за эти слова будете у меня прощенья просить.

  Наташа. Я? У вас? Да я и не увижу вас больше никогда.

  Медынов. Вот так штука! Как же это так?

  Наташа. Очень просто. Да я и не желаю вас видеть... Вы стали невыносимы для меня! Вы меня преследуете! Вы навязываетесь мне со своей опекой! Вы не даете мне жить! Я ненавижу вас! Я не могу видеть вас! Я... я... я сама не знаю, что мне делать! Оставьте меня! Оставьте! (Уходит.)

  Семен. Не выгорает наше дело. Гармонию, барин, заведи себе, вот как я, и шлифуй.

  Медынов. Да я было и то гармонию завел, да расстроилась она у меня; не знаю, Сеня, придется ли и настроить!

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  

  

  

  

  ЛИЦА:

  Федосья Ивановна.

  Пелагея Климовна.

  Наташа.

  Пикарцев.

  Капитолина Евгеньевна, жена его.

  Евлампий.

  Медынов.

  Семен Стойкин.

  

  

   Декорация второго действия.

  

  

  

  

   I

   Входит Пелагея Климовна, за ней Пикарцев и Пикарцева.

  Пелагея Климовна (униженно кланяясь). Очень, очень я вами благодарна, что сами изволили пожаловать.

  Пикарцева. Я этому не хочу верить. Неужели он решился? Mon cher {Дорогой мой.} отчего же вы мне не сказали раньше? И теперь уверены ли вы вполне?

  Пикарцев. Гм, то есть... Как сказать... очень вероятно (Подмигивает Пелагее Климовне.)

  Пелагея Климовна. Матушка, верно. Неужели бы я пошла зря срамиться и беспокоить вас? А то сами посудите: материнское ведь сердце-то... дрожит, ох, как оно дрожит.

  Пикарцева. Ах, любезная, мне совсем не нужно ничего знать о вашем сердце; но... ведь он мой племянник! Разве он мне не племянник?

  Пелагея Климовна. Как же, как же, племянник.

  Пикарцева. И он решился! Это ужасно! Живет в моем доме - и вдруг... (Пикарцеву.) А вы? Что же вы смотрите? Почему не прекратите?

  Пикарцев. Я... я прекращу! Я... непременно прекращу!

  Пикарцева (окинув его презрительным взглядом). Ах, кому я говорю!

  Пелагея Климовна. Матушка, Капитолина Евгеньевна, осмелюсь я доложить вам, без вас никто этого прекратить не может. Все ведь только перед вами страх и имеют.

  Пикарцева. О да!

  Пелагея Климовна. Опять же тут главная причина - бабушка потатчица. Я со строгостью, а она - заступаться. Верите, как это прискорбно, и так это прискорбно, что даже и сказать не умею, только и терпеть мне больше нету силы-возможности.

  Пикарцева. Фи, какие нравы! Mon cher, куда вы отходите? Будьте здесь.

  Пикарцев. Я здесь, я здесь!

  Пикарцева. Безнравственности я не потерплю и племяннику моему, конечно, сделаю строгий выговор, но ведь, душа моя, если ваша дочь...

  Пелагея Климовна. Матушка, о том и прошу, чтоб бабушку приструнить, потому через нее все. У нее от книжной премудрости в уме омраченье, она и внучке разные такие неподобные мысли внушает... насчет женитьбы...

  Пикарцева. Mon cher, слышите! Вот куда пошло! Mesalliance! {Неравный брак.} Это Пикарцев-то!

  Пикарцев. Как же, слышу. Хе-хе... губа-то у них не дура; ну, да и он не дурак.

  Пелагея Климовна. Ну, а уж где нам! Мы свое место завсегда должны понимать. Стало быть, кроме худой славы, ничего не выйдет. Матушка, облагодетельствуйте, сократите бабушку!

  Пикарцева. Хорошо, хорошо. Так вот она какая святоша! (Строго.) Зовите ее сейчас.

  Пелагея Климовна. Матушка, только уж вы не дайте заметить про меня чего-нибудь.

  Пикарцева. Зо-ви-те!

  Пелагея Климовна. Бегу, бегу. (Уходит.)

  Пикарцева. Что вы скажете?

  Пикарцев. Я? Гм... ничего.

  Пикарцева (строго). Что вы скажете?

  Пикарцев (про себя). Ишь ты прилипла! (Громко.) Да что ж мне сказать? Ничего.

  Пикарцева (язвительно). Вы не знали? Вы? Да вы всякую шашню поощрять готовы и, может быть, даже советы давали.

  

  

  

  Пикарцев хочет говорить. Молчите! Так вы не знали?

  Пикарцев. Уверяю...

  Пикарцева. Молчите! Вы, который весь век безбожно обманывали меня? И вы не заметили?

  

  

  

  Пикарцев хочет говорить. Молчите, говорю я вам! Разве вы не ужасаетесь последствий?

  Пикарцев. Н-да... последствия всякие бывают.

  Пикарцева. Вы осмеливаетесь еще шутить? Mais с'est affreux! {Это ужасно!}

  Пикарцев. Молчу. Не буду.

  Пикарцева. Скажите ему, что я недовольна. Я бы сама могла, но это слишком грязно. Скажите, что он огорчил меня. Скажите, что он Пикарцев. Скажите, что я Пикарцева.

  Пикарцев. И что я Пикарцев. Ух! Все скажу.

  

  Входит Федосья Ивановна, за ней Пелагея Климовна.

  

  

  

  

   II

  

   Те же, Федосья Ивановна и Пелагея Климовна.

  Федосья Ивановна. Здравствуйте, Капитолина Евгеньевна, доброго здоровья.

  Пикарцева. Благодарю.

  Федосья Ивановна. Подивилась, что сюда позвать изволили. Прежде не гнушались и мой угол осчастливить своим посещением.

  Пикарцева Я вами недовольна, очень недовольна.

  Федосья Ивановна. Прошу извинить. Немножко делами порасстроились. Осень придет, продадим огородное - все сполна заплачу.

  Пикарцева. Разве я говорю об аренде? Ma chere! {Дорогая моя!} Вы не говорили ли чего-нибудь?

  Федосья Ивановна. Если не за это, так уж я и не знаю, что такое неугодное мы вам сделали.

  Пикарцева. Почему мой племянник бывает часто у вас?

  Федосья Ивановна. Это уж вы его спросите, матушка. Мы каждому гостю рады.

  Пикарцева. Гм, каждому! Так ли это? Я к вам всегда была очень добра, а вы как отблагодарили меня? Племянник мой молод, горяч, благороден, как все Пикарцевы, а вы смотрите сквозь пальцы на ежедневные прогулки его с вашей внучкой. На что это похоже: молодой человек... молодая девушка... и вдруг прогулки вдвоем! Что же вы смотрите? Почему не устраните?

  Федосья Ивановна. Надобности не видела устранять-то.

  Пикарцева. А! Стало быть, вы надеетесь на что-нибудь? Это хорошо, tres bien! {Очень хорошо!}

  Пелагея Климовна. Вот, маменька, хорошо этакие выговоры-то выслушивать? Говорила я, все говорила...

  Федосья Ивановна. Молчи, ступай прочь!

  Пелагея Климовна (ворча). Теперь ступай прочь... (Уходит в дом.)

  Федосья Ивановна (с волнением). Капитолина Евгеньевна, никаких я мыслей на вашего племянника не имела, а что бывает он у нас и гуляет с внучкой, - в этом беды не видела. Не бесчестье вашему племяннику гулять с Наташей, и не мне бы слушать от вас такие ваши разговоры. Обеднели мы, придавили нас горе и несчастье, а то после ваших слов не осталась бы на вашем дворе.

  

   Пелагея Климовна и Наташа выходят из калитки.

  Пелагея Климовна (тихо, Наташе). Полюбуйся-ка, что из-за тебя тут идет!

  Пикарцева. Скажите, сколько гордости! И в ком же? В мещанке!

  Пикарцев. Ну вот... зачем же вы так...

  Пикарцева. Finissez! {Оставьте!} А вам, моя милая, в последний раз говорю (с расстановкой), чтоб этого не было. Вы знаете, я шутить не люблю и не посмотрю, что вы так долго живете у меня, откажу вам.

  Федосья Ивановна. Капитолина Евгеньевна...

  Пикарцева. Больше никаких разговоров не нужно. Я вам сказала все. Вот ваша любезная внучка! Вот она, скромница! Нет, моя милая, напрасны ваши ухищрения. Чтобы в нашей семье, в нашей фамилии... mesaillance!.. Это смешно! Ха-ха-ха! Этого быть не может, я не допущу. Mon cher, куда же вы ушли?

  Пикарцев. Я здесь, я здесь!

  Пикарцева. Проводите меня.

  

  

   Пикарцев и Пикарцева уходят.

  

  

  

  

   III

  

   Федосья Ивановна, Пелагея Климовна и Наташа.

  Пелагея Климовна. Что? Хорошо? Каково это нам терпеть-то из-за тебя? Что выпучила глаза? У, бесстыдница.

  Наташа. Не знаю, маменька, что тут у вас за разговоры, что этой барыне нужно... за что вы на меня напали, что я сделала дурного?

  Пелагея Климовна. На что хуже. Да ты ласточку-то невинную из себя не строй. Я ведь не бабушка, мне глаза не застелишь.

  Федосья Ивановна. Пелагея, оставь! Не время теперь брань заводить; нужно о деле говорить, да говорить толком, без гаму. Что пользы от крику-то!

  Пелагея Климовна. Ну, вот и чудесно. Опять я виновата! Всего лучше. Ну, нет уж, маменька, теперь ау! Покорялась вам... Не еще ль покоряться прикажете? Нет, Уж довольно... Видим мы, что из вашей команды-то вышло. А тебе вот мое последнее слово: чтоб ты об этом барине и думать забыла! И не вводи ты меня в грех! А то ты от меня то увидишь, чего и не ожидаешь. Никогда с тобой не шутила, а теперь и подавно. Шашни брось, слышишь! А коли память коротка, так завяжи узелок, да так из рук и не выпускай. (Уходит.)

  Федосья Ивановна. Про какие она шашни говорит?

  Наташа. Не знаю; я знаю только, что оскорбляют меня. (Плачет.)

  Федосья Ивановна. Плакать-то не надо. Да из чего дело-то вышло?

  Наташа. Да разве вы маменьку не знаете? Для нее лучше Щемилова человека нет на свете, вот из чего.

  Федосья Ивановна. Понимаю теперь. То-то она все об спокойствии говорит. Уж на что спокойнее: выдала дочь за богатого мужика, кулака, и сиди целый день сложа руки да пей чай. Вот она о каком счастье для себя задумала. Она не понимает да и понимать не хочет, что деньги-то Щемилова - мирские слезы. Может быть, оно, по нашему званию, так и следует; а уж я-то, признаться, от этой жизни и от мужицких порядков отстала, да и тебя-то отучила.

  Наташа. Для меня эта жизнь хуже смерти.

  Федосья Ивановна. Тебя отдала в школу, а сама взялась за книги... да за какие книги!.. Из всех книг книги!

  Наташа. Бабушка, чему вы научились из этих книг?

  Федосья Ивановна. Любить людей.

  Наташа. Да ведь одной-то любви мало, надо делать для них что-нибудь.

  Федосья Ивановна. Само собой, нешто я не понимаю. Закон-то нам велит не только что добро людям делать, а и душу свою положить, коли нужно. Ну, я что могу, делаю; а уж для большого-то дела стара стала. Вот как война была, так много женщин и девушек в сестры милосердия ушли; вот уж это святое дело, уж на что еще праведней! Кабы помоложе была, ушла бы непременно.

  Наташа. И я с вами, бабушка.

  Федосья Ивановна. Ты? Словно как рано тебе-то? А ведь и то сказать, как кому бог даст. Шли всякие: и старые, и молодые. Молодой-то итти на подвиг, за ближнего пострадать, еще угодней богу; старый-то человек уж отжил, его ничто не манит; а молодому-то еще пожить хочется, всего попытать. Ведь жизнь-то и радости дает человеку, да не всегда грешные, есть и хорошие радости, богу не противные. Да ежели человек для рая и ближнего от всего этого откажется, уж чего еще лучше, так-то святые только жили.

  Наташа. Бабушка, да ведь не одни сестры милосердия добро делают; можно и другое полезное дело найти.

  Федосья Ивановна. Это я так, к слову сказала: а мало ль подвижников и в мирное время, и незнаемых, и не слышно о них; а добро-то их все у бога на счету.

  Наташа. Бабушка, а что, если я чувствую призвание?

  Федосья Ивановна. Какое призвание, Наташа?

  Наташа. Послужить людям.

  ФедосьяИвановна. Что ж, это дело хорошее.

  Наташа. Если я... уйду от вас?

  Федосья Ивановна. Уйдешь? Куда уйдешь?

  Наташа. Это все равно для вас... Я решилась, бабушка, твердо решилась; здесь мне делать нечего, а дело делать надо.

  Федосья Ивановна. Постой, постой! Как же это? Ведь мне умирать скоро; кто ж мне глаза закроет? Я думала век с тобой не разлучаться. Я тебя вынянчила, вырастила, я в тебя всю душу положила.

  Наташа. Знаю, бабушка, что вы меня любите, знаю. Так... уж коли любите, не удерживайте.

  Федосья Ивановна. Нет, как удерживать! Смею ли я? Может, и вправду бог тебя благословил на доброе, на хорошее дело. Останавливать тебя нельзя: какой грех-то на душу примешь! А и пустить жаль, да и страшно: соблазну в мире много.

  Наташа. Не бойтесь, бабушка, не такая я.

  Федосья Ивановна. Конечно, я тебе не в укор говорю. Ты в страхе божьем воспитана. Да соблазн-то нынче больно хитер стал, всякую личину надевает, не скоро его разберешь. Какой еще у тебя ум, много ль ты жила на свете! Надо мне с тобой об этих делах житейских толком поговорить. Авось ты не сейчас от нас?

  Наташа. Нет, бабушка... я еще не знаю.

  Федосья Ивановна. То-то; уж тогда простимся как следует, оплачу я тебя.

  Наташа. Бабушка, да ведь не в могилу; еще увидимся.

  Федосья Ивановна. Как знать? Мои такие года, что за один день поручиться нельзя... У тебя колечко-то мое, что я тебе подарила?

  Наташа (с улыбкой). У меня, бабушка, вот оно!

  Федосья Ивановна. Да ты не смейся! Дешевенькое оно, серебряное, а ты его носи - не снимай да посматривай на него почаще, оно с молитвой, вот бабушку и будешь вспоминать. А надоест оно тебе, так не бросай; больно обидишь меня. Ты мне его по почте пришли, так я и буду знать, что ни бабушка, ни молитвы ее тебе уж не нужны.

  Наташа. Да, бабушка... да что вы! Я его никогда не сниму.

  Федосья Ивановна. А отпустить я тебя отпущу с благословением... Ну, я в малинник пойду... словно как у нас поспела... погляжу. (Уходит.)

  Наташа. Ну вот, у меня точно камень с души свалился, бабушка отпускает. Что ж теперь меня может удержать здесь?.. Ничто мне не дорого. Прощай, родное гнездо!

  

  

  

   Входит Семен.

  

  

  

  

   IV

  

  

  

   Наташа и Семен.

  Семен. Наталье Михайловне.

  Наташа. А, это вы, Семен Иваныч. Я хочу вас просить.

  Семен. С полным удовольствием. Что угодно?

  Наташа. Сходите к Евлампию Михайловичу.

  Семен. К ему? Вот так раз!

  Наташа. Да. И попросите сейчас же притти сюда.

  Семен. А вот и другой! Это для чего же будет?

  Наташа. А это уж не ваше дело. Сходите, если хотите мне сделать удовольствие.

  Семен. Это мы можем, коли для вас удовольствие составляет. Только не вышло бы наоборот: заместо удовольствия-то неудовольствие.

  Наташа. Ну, не нужно, если не хотите. И без вас обойдусь.

  Семен. Наталья Михайловна, да что серчать-то! Видите, я пошел.

  

  Уходя, встречается с Медыновым. Наташа уходит в дом.

  

  

  

  

   V

  

   Медынов и Семен, потом Федосья Ивановна.

  Медынов. Что бежишь?

  Семен. Послали.

  Медынов. Куда?

  Семен. За барином.

  Медынов. Зачем он?

  Семен. Стало быть, понадобился. (Махнув рукой.) Пиши пропало! (Уходит.)

  Медынов (в раздумчивости.) Да, действительно пропало... Много тут кой-чего пропало: хорошая девушка пропала, счастье семьи пропало, мои мечты пропали.

  

  

  Федосья Ивановна выходит из кустов.

  Федосья Ивановна. Вы еще, батюшка, не уехали?

  Медынов. С мельником вашим все хороводились насчет подтопу.

  Федосья Ивановна. Что вы как будто не в духе?

  Медынов. Так, взгрустнулось... точно что от сердца отрывается... Хорошо, что я вас встретил... поговорить хочется. Не то чтоб я утешенья ждал, а так вот... хочется поговорить, да и все тут; скучно будет домой ехать, ни с кем не поговоривши.

  Федосья Ивановна. Ну, что ж, поговорим, если угодно.

  Медынов. Я виноват перед вами.

  Федосья Ивановна. В чем это, батюшка? Вот уж не знаю.

  Медынов. А вот в чем!.. Робок я и нерешителен; давно бы мне надо было поговорить с вашей внучкой, а я все ждал чего-то. А сказать было что.

  Федосья Ивановна. Ну, теперь скажите.

  Медынов. Поздно. Теперь уж она меня слушать не станет... не станет, бабушка, не станет.

  Федосья Ивановна. Ну, что ж с ней? Я тут ни при чем. Не заставишь, коли не хочет.

  Медынов. Ну вот, значит я и виноват. Давно бы мне надо было ей сказать, что я люблю ее; а я все ждал, когда она станет улыбаться мне послаще. Я ведь чудак; меня и барышни ловили немало, да на что мне они? В моей хате с длинным-то хвостом и повернуться негде. Вот я ждал, ждал, да и дождался: стала она сладко улыбаться, да только не мне.

  Федосья Ивановна. Что ж делать! Насильно мил не будешь. А вины вашей я все-таки никакой не вижу.

  Медынов. Вот какая моя вина: кабы я пораньше догадался, так, может быть, и не случилось бы того, что теперь вышло.

  Федосья Ивановна. А что ж такое теперь вышло? Нет, вы позвольте... вы мне скажите!

  Медынов. Скажу. Знаете ли вы, бабушка, что прежде девки попроще и поглупее были?

  Федосья Ивановна. Знаю.

  Медынов. Только о любви и думали.

  Федосья Ивановна. Знаю.

  Медынов. Ну, их на эту удочку и ловили.

  Федосья Ивановна. И это знаю.

  Медынов. Теперь девушки уж не так малодушны, теперь они поумнее.

  Федосья Ивановна. Да, это правда ваша.

  Медынов. Теперь стали рассуждать о высоких предметах, которых они не понимают. Ну, и ловцы удочку теперь переменили: ловят их на высокие предметы. А ловцы-то все те же, мерзость-то все та же: холодное, бессердечное обольщение. Это старая, скверная привычка, которую давно пора бросить. Как-таки человек не может пройти мимо девушки, чтоб петлю не закинуть, чтоб не попробовать запутать да с толку сбить? А еще образованными называются.

  Федосья Ивановна. Да про что вы? Не понять мне тут ничего. Как это на высокие предметы ловить? Наташа у меня не такая; я ее пуще глазу берегу. Да и недолго мне любоваться-то на нее, уходит она от нас.

  Медынов. Уходит? Так, так. Вы желаете знать, как это на высокие предметы ловят? А вот так и ловят, как вашу Наташу поймали. Коли это только угар, так он вылетит, тогда и меня вспомните! А коли серьезно, так простите мою вину, что не успел я, прежде других, запутать ее красивыми словами, я все-таки честнее. Прощайте, бабушка! (Уходит.)

  Федосья Ивановна. Ну вот, что наговорил. И сам-то как полоумный, да и меня-то с толку сбил. А видно, очень видно, что любит Наташу-то. Вот и мечется, бедный, и толкует бог знает что.

  

  

  Уходит в дом. Входят Семен и Евлампий.

  

  

  

  

   VI

  

  

  

   Семен и Евлампий.

  Семен. Тут была, сюда и звать велела.

  Евлампий. Хорошо, я подожду... Ну, что же ты... Ступай!

  Семен. Евлампий Михайлович, дозвольте пару слов молвить.

  Евлампий. Что такое?

  Семен Я к тому, что пожаловали вы к нам на время, а не наделать бы греха навек.

  Евлампий. Ты о чем это?

  Семен Да все о том же; я насчет Натальи Михайловны...

  Евлампий. Ну, любезный, будь же поумнее! Не лезь не в свое дело! Я тебе советую.

  Семен. Как не в свое? Собственное-с. Может, по вашему рассуждению такое дело для вас только одна забава, а для меня это погост. Известно, барская повадка завсегда одна, значит, насчет женского пола... чтобы слободно и без всякого разбору и без сумления; ну, а я через это самое тоску свою нашел.

  Евлампий. А нашел свою тоску, так и тоскуй. Мне-то что!

  Семен. Однако позвольте... Но только ежели что-нибудь худое выдет, ну в те поры разговор у нас с вами будет необнаковенный.

  Евлампий. Ну, уж будет! Поговорил, и довольно; пора и честь знать.

  Семен. Жизни своей решусь, а уж и вашему здоровью от меня солоно придется... Работа будет знатная.

  Евлампий. Что?

  Семен. Только и всего! (Громко.) Наталья Михайловна!

  

  

  

   Входит Наташа. Доложил-с. Теперь, стало быть, наше почтение. (Уходит.)

  

  

  

  

   VII

  

   Наташа и Евлампий, потом Федосья Ивановна.

  Наташа. Евлампий Михайлович, вы чем-то недовольны? Может быть, сердитесь за то, что я посылала за вами?

  Евлампий. Нет... Но знаешь... неприятности там... дома; впрочем, все это пустяки. Ты подле меня - и чего ж мне еще желать, о чем думать! (Берет Наташу за руку. Увидав кольцо.) Что это? Серебряное кольцо? Какая наивность! Охота тебе носить такую дрянь. Надо его бросить.

  Наташа (отнимая руку). Ах, нет... я не брошу.

  Евлампий. Ну, подари мне.

  

  

  

   Наташа молчит. Жалко?

  Наташа. Не жалко, а... зачем вам?

  Евлампий. Затем, чтобы подарить первой попавшейся маленькой девчонке. Ну, носи, если тебе нравится... сама скоро бросишь. Но, Наташа, будь повеселей, довольно серьезничать-то!

  Наташа. Да ведь я... я ухожу отсюда.

  Евлампий. А, неужели? Решилась, Наташа? Отлично! И это уж окончательно, без повороту?

  Наташа. Без повороту. Бабушка меня отпускает.

  Евлампий. Браво, браво! (Хочет обнять Наташу.)

  Наташа (уклоняясь). Ах, Евлампий Михайлович! Нет... позвольте! В эту минуту ласкам нет места, она слишком торжественна для меня. Нарушать эту торжественность мне кажется очень легкомысленным. Ведь я делаю очень... очень смелый, решительный шаг. Я бросаю все, чем жила до сих пор... Здесь много пошлого, неприглядного; но здесь все родное мне, здесь мне все знакомо; а впереди у меня все неизвестное... потемки... Что там за люди, как там живут, я ничего не знаю... В этих потемках у меня один только свет... это вы, и я смотрю на вас, как на опору.

  Евлампий. О, еще бы! Придет время... я... я... все сделаю... (Обнимает Наташу.)

  Наташа. А уж я-то! Я буду работать, учиться... старательно, постоянно... Посмотри, я скоро сделаюсь достойной тебя. Дорогой мой, вся душа моя будет принадлежать делу и тебе. Я забуду весь мир, чтоб жить для тебя, чтоб дышать одним тобой! Да я... не знаю... всего этого мало за то, что ты сделал для меня. Ты воскресаешь меня, ты даешь мне новую жизнь, о которой я без тебя и мечтать бы не смела.

  Евлампий. О, да какая ты умная, какая ты умная! И сколько огня! Прелесть! (Горячо обнимает и целует Наташу.)

  Наташа (освобождаясь). Ах, пожалуйста!.. Нет, нет... нехорошо.

  Евлампий. Наташа, Наташа, это скучно наконец. Когда ты бросишь эту глупую деревенскую застенчивость?

  Наташа. Ты думаешь, что это застенчивость?

  Евлампий. Да, застенчивость, которую уж надо оставить.

  Наташа. Да, конечно...

  Евлампий. Что "конечно"?

  Наташа (стыдливо). Можно, пожалуй, и... оставить, когда знаешь... когда уверена...

  Евлампий. Ну, и знай, и будь уверена!

  Наташа. Помнишь ли, что ты сказал мне? А я все твои слова помню, ими только и живу. Ты сказал мне: мы будем трудиться, мы пойдем рука об руку. Это ты говорил.

  Евлампий. Да, да, я... И мы сделаем это. Я скоро уезжаю. Вместе нам нельзя уехать отсюда, неловко; ты поедешь на другой день после меня.

  Наташа. О да, я полечу на крыльях.

  Евлампий. А я пока найму квартиру; ты приедешь, уж будет все готово. Жить на разных квартирах двойной расход, да и нет никакой надобности: Петербург ведь не уездный город, там всякий знает только сам себя, а до других дела нет; там это не в диковинку... Мы будем жить вместе.

  Наташа. Как? Сейчас и вместе?

  Евлампий. Что значит "сейчас"? А то когда же еще? И сейчас и не сейчас, всегда вместе.

  Наташа (с испугом). Что... это? Что вы говорите?

  Евлампий. Да что ж мне еще говорить, милая моя? Я говорю, что чувствую, что знаю, что я и сделаю.

  Наташа (отшатнувшись). Да вы подумайте!

  Евлампий. Да что тут думать и об чем? Кто любит, тот не думает, а кто думает, тот не любит, а лжет.

  Наташа (горячо и со слезами). Да нет, нет! Я люблю вас... я клянусь всем, что есть для меня святого... только я люблю вас не так... я люблю вас, как брата.

  Евлампий. Это что еще? Все это вздор, все это глупость. Кто любит, тот жертвует всем. И ты для меня пожертвуешь всем. Да, Наташа, да? (Хочет обнять ее.)

  Наташа (вырывается). Ах, оставьте! (Слабым голосом.) Бабушка!

  Евлампий. К че