Неизвестные Авторы - Статьи о критике

   Литературная критика 1800-1820-х годов. / Составитель, примеч. и подготовка текста Л. Г. Фризмана. - М.: "Художественная литература", 1980.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   О критике

   О критике вообще

  

  

   С большим удовольствием читал я в "Вестнике Европы" статью о критике и самое рассуждение об ней¹. Оно мне показалось справедливым, и, вопреки мнению, что будто бы критика была у нас не позволительна по малому числу сочинителей, я осмеливаюсь думать, что она сделает полезными листки каждого журнала. Здравое суждение людей, оспоривающих и защищающих достоинство какого-нибудь творения, нимало не похоже на драку петухов и, напротив, есть обширное поле, гораздо привлекательнейшее олимпийского игрища. Осмеливаюсь так думать, дозволяя присутствовать критике в республике литературы, ибо что может быть приятнее и любопытнее для всякого любителя словесности, как находить в журнале не дерзкий, без основания составленный приговор над трудом неопытного писателя, могущий заставить его бросить перо в то самое время, когда он только возьмет его в свои руки; но тот наставительный разбор, то важное искусство, которое, входя в малейшие оттенки картины, определяет истинное достоинство и живописи и живописца, которое дает читателю ясное понятие о красотах и лучше всех правил искусства образует вкус его. Критика есть единственное средство, заставляющее читателя или зрителя действовать во время чтения или зрелища.

   Достоинство какого-нибудь предмета обращает на себя вдруг наше внимание и пленяет наши взоры: это есть наслаждение, свойственное всем нам; но входить в подробности сего достоинства и размерять образ его с натурою, определять причину тому наслаждению, которое для нас в первом случае, так сказать, немо и неизъяснимо - есть дело, свойственное немногим; оно развивает, приводит в движение все способности, все действующие силы органа, и чем обширнее сие действие, тем очарование живее. Не все одарены сим быстрым, проницательным взором, не все имеют одинакую степень нежности и чувствительности. Но суждения и определения, делаемые другими, столь же необходимы и полезны, как и самые опыты, которые мы передаем друг другу и которым всем обязаны.

   Руководствуя, таким образом, умами и вкусом ваших читателей, не только простые любители словесности, но и самые писатели будут одолжены вам полезными уроками, и вы изберете самый легкий и надежный способ наставления, совсем не желая быть и даже казаться наставником.

   Разберите, например, какую-нибудь совершеннейшую поэму - труд, без сомнения, важный. Покажите основание, ход ее, все те сокровенные машины, которые производят ее действие, все то, в чем успел и в чем погрешил ее сочинитель, оденьте суждение ваше всеми приятностями слога и ума, и тогда, верьте,- суждение сие гораздо более сделает меня знающим в искусстве писать эпопею, нежели все правила, все уроки, которые, не возбуждая в душе моей никакого действия, оставляют в ней самое легкое впечатление.

   На стороне читателей ваших, то есть тех, которые станут руководствоваться вашим разбором, вашим определением, остается польза: во-первых, следовать наставлению вашему, которое, будучи само неприметно сокрыто в суждении таким образом, что не обнаруживает желания вашего наставлять, но предлагает как будто бы одни ваши мнения, тем более приятно, что оно лишено сей скучной учительской важности; во-вторых, они, невольным образом увлеченные вашею разборчивостию, непременно приобретают тот вкус, то нежное чувство, которое заставляет пленяться живою красотою, соразмерностию, порядком и более отвращаться от всего, что им противно. А на стороне вашей вы имеете самые отмстительные выгоды, ибо сей разбор, сия картина есть то поприще всегда обширное, то место действия, где вы можете выставить все знания или чем только вы можете пленить или действовать на сердце читателей.

   Некоторые спросят, может быть, охотно ли я буду опорочивать недостатки других, которых сам не могу произвести ничего лучше, соглашусь ли по доброй воле вооружить на себя разъяренную толпу писателей, которых Виргилий заставляет страшиться более самых фурий. Ваша вина, если они будут иметь причину остаться вами недовольными. Не разбирайте такой книги, не разбирайте такого творения, в котором бы вы не нашли какого-нибудь достоинства и где достоинства сии не превышали бы множества грубых недостатков и погрешностей. Суждения об них никогда не могут быть полезны и любопытны. Надобно, чтоб сии суждения ваши при разборе сочинения были в состоянии возвысить достоинство автора и чтоб достоинство сие было столь же истинно, как и суждение ваше, чтоб вы действительно тронуты были его совершенством, могли разуметь и изъяснить, в чем состоят его красоты и совершенство? Тогда критика ваша возбудит больше внимания и уважения к достоинству и сочинению писателя. Она будет для него венцом, который возвысит его без всякой лести и пристрастия. Сии последние, которые так глубоко вкрались в листки многих журналов и рецензий, везде будут более терпимы, нежели на поприще словесности, где, пленяясь одним даром поэта без всякого внимания, которого и в виду подавать не надлежит к другим его достоинствам - взвешивают и дают ему цену.

   Не согласитесь ли вы, что главнейшею причиною, навлекшею на критику столь худое мнение, было то оскорбляющее чувство некоторых мелких умов, которые критиковали (и критикуют!!) часто одни безделки затем единственно, чтобы удовлетворить какому-нибудь частному мщению или позабавить читателя на счет недостатков какого-нибудь бедняка глупым для него образом. Вот это, соглашусь я, нечто похожее на драку петухов или комарей. Но дерзость сия никогда не придаст критике истинного ее достоинства. Виновато ли орудие тогда, когда им не так действуют?.. Можно шутить и забавлять остроумием читателя, не касаясь ни чести, ни знаний сочинителя. Да и, впрочем, какую пользу принесет рассматривание тех мелочных, бедных стишков, которое рождает одни ссоры и обнаруживает худое намерение обиды со стороны того, кто рассматривает {К сожалению, многие следуют такому разбору,- и за то часто отмщают им эпиграммами. В "Журнал для сердца и ума" также несколько прислано подобных той, которая напечатана в марте месяце "Цветника";² но как в них сокрыты имена авторов и что еще более, они писаны по личности, то издатель решил не помещать таковых произведений наших зоилов. Пр. изд.}.

   Советую вам, соображаясь с важностию критики, устремлять ее на предметы, достойные сей важности. Тогда она не оскорбит малодушных сочинителей, которые тем более надуты собою, чем менее в нем находишь достоинств. Державин, Дмитриев и другие известные писатели, которых произведения могут служить неистощимым источником, где благонамеренная критика может почерпать уроки свои, никогда не найдут причины быть недовольными тем суждением, которое, разбирая красоты их творений, прибавляет им еще более блеску...

   Вот, м.г., мои мысли о критике. В надежде, что вы поместите их в вашем журнале, я обещаюсь доставить вам мои замечания на некоторые вновь вышедшие книги {Чувствительно благодарю г. Неизвестного за сию пиесу.}.

  

  

  

   Извещая публику об опыте литературных и критических рассуждений, мы прежде всего желаем обратить ее внимание на самый их предмет и те средства, которыми постараемся заслужить благосклонность наших читателей.

   Такое предуведомление тем более необходимо, чем труднее вступить с откровенностию и беспристрастием на обширное поле состязаний,- где мы чаще всего видим сильные нападения зависти и злобы и редко победу истины.

   Мы не делаем точного определения критики. Она не имеет твердых начал и приложений; гораздо бы легче было объяснить мнимый, нежели настоящий ее характер; доказательством тому примеры худой и ложной критики. Не думаем также предлагать образец и покорять общему закону ту совершенную свободу мнений и вкуса, которая всегда была уделом невежества и просвещения. Ограничимся единственно изъяснением того, что разумеем под критикою; это послужит основанием настоящего труда.

   Чтоб иметь точное понятие о существе и свойствах истинной критики, надобно, по нашему мнению, рассмореть ее в трех отношениях: по ее началу, предмету и средствам.

   Критика, сама по себе в обширном ее значении, есть нечто иное, как суждение о произведениях человеческого разума.

   Всякое творение ума,- если оно достойно того божественного источника, откуда получило свое начало, - должно иметь целию распространение и усовершенствование познаний, то есть разумных и нравственных наслаждений человеческого рода. Раскроем историю художеств, наук изящных знаний; мы везде найдем ту великую истину, что ум достигал бессмертия такими только произведениями, которые занимали собою весь род человеческий,- или лучше сказать,- которых содержанием были благородные и возвышенные идеи, героические или божественные подвиги касательно религии и нравственности.

   Вся древность с благоговением признавала сию истину и потому особенно предпочитала искусства, что они назначены были к воспеванию хвалы богов и славы героев.

   И в наши времена нельзя усумниться в существенности оного начала - сего верховного судии произведений человеческого разума. Примером тому бессмертные творения духа христианства, которые одерживают верьх над всеми ложными мнениями и открывают ошибки века сего. Посреди всех скоропреходящих сочинений Италия всегда будет с восторгом внимать Тассу, Франция - удивляться! величественной "Гофолии", Англия - трепетать при чтении Мильтона, Германия - возвышаться духом "Мессияды"¹.

   Ежели ту истину - что "все, не в добро человеку и не во славу божества произведенное, прейдет в ничтожество" - принять за непременный закон наук и художеств, за отличительный характер, который мстит современникам за забвение истинного достоинства, если, наконец, принять ее за вечное правило критики времен, то на каких началах должно основываться суждение о произведениях ума человеческого?

   Проложить рождающемуся таланту дорогу к истине и познанию общественного блага,- ободрить его первые успехи,- поддержать мнение публики о настоящем достоинстве литературы, и особенно отечественной,- отвлечь слабые, заблудшие умы от тех авторов, которые соблазняют красотами их слога и блеском ложных мыслей,- обратить их внимание к тем героям древней и новой литературы, которые с непорочною славою проходили свое поприще, наконец, исправлять голосом кротости писателей, увлеченных вихрем времени, сражаться оружием разума и справедливости с умами злонамеренными, поражать стрелами красноречия рассевателей правил, противных общественному порядку,- вот должность истинной критики, вот занятие, достойное благомыслящего человека, друга порядка и правды.

   Критика, рассматриваемая с сей точки зрения, есть то, чем бы ей надлежало быть и чем она, к сожалению, никогда не будет. Тиранство вкуса и господство предрассудков - вот непреодолимые преграды. Да будет нам позволено призвать в сем случае беспристрастное суждение наших читателей, и особенно тех, которые занимались разбором сочинений.

   Где образец, где пробный камень, которому бы можно было подвергнуть произведения литературы, не опасаясь оскорбить истину и впасть в предрассудки и погрешности? Без сомнения приведут нам в пример какого-нибудь писателя, почитаемого господствующим в области критики, или призовут нас в судилище вкуса. Но где то уложение, по которому они произносят свои приговоры? Есть ли такое законодательство, которое могло бы служить правилом для всех времен и для всех народов?

   Буало показал погрешности, которых должны избегать поэты,- Винкельман проник в некоторые таинства магии искусств, но где найдем настоящее и строгое употребление тех правил, которых существование душа понимает, но разум не может изобразить ни в письменах, ни в отпечатках?

   Повторим.- Критика не есть приговор мнений, нераздельных со вкусом, или лучше сказать - не есть поле сражения для страстей и беспокойного духа, но суждение постоянное и непоколебимое о всем, что изящно, полезно или худо, развратно в сочинении.

   Никто не может возразить, чтобы правила, которым мы будем следовать в наших изысканиях и которые будут основанием наших мнений,- были мало известны, непрочны и неопределительны. Вечное уложение истин, дознанных опытом и утвержденных высшею властию,- вот книга, с которой мы будем постоянно советоваться во всех наших изысканиях, вот, по нашему мнению, единственное законодательство хорошей критики.

   Таким образом, принявши один раз сие начало, мы облегчим себе труд в объяснении тех предметов, на которые будем постепенно обращать наше внимание и которыми постараемся занять наших читателей.

   Обширное поле человеческих познаний, или,- как мы прежде сказали,- разумных и нравственных наслаждений, все пространство наук, художеств и изящной словесности - вот область критики.

   Дух разделения, который раздробляет на части потому, что не умеет соединить их, и часто разрушает, не будучи в силах создать что-нибудь,- установил двоякую критику: для произведений учености и - литературы, в собственном ее значении.

   Не нужно объяснять здесь, для чего такое разделение не будет наблюдаемо в продолжении сего труда. Показать, что есть изящное и полезное в отношении к нравственности и литературе,- вот наша обязанность.

   Да не подумают, чтобы предложенные нами начала исключали из сего труда произведения приятные, прелестных чад досуга и воображения. Напротив,- на них-то более постараемся обратить внимание читателей; их-то особенно подвергнем тому камню испытания, который поэт назвал одним словом: utile miscere dulci {Соединять приятное с полезным (лат.).- Ред.}.

   Мы не коснемся до сочинений, назначенных для святилища наук, но прилепимся единственно к тому,- повторим,- что особенно поражает взоры публики и действует исключительно на ум и суждение большого света.

   Вот предметы, которые послужат содержанием для нашей критики. Теперь остается только сказать о средствах, какие будут употреблены ею. Они проистекают по большей части из самой натуры тех предметов, которые мы намерены объяснять.

   Иностранная словесность составит равно поучительную и приятную материю для наших исследований. Разбирая классических авторов, мы часто будем иметь случай представлять средства для обогащения и усовершенствования словесности отечественной. Рассуждения, которым дадим место в наших изысканиях первоначального составления языка и успехов слова у различных народов, стоящих теперь на первой степени просвещения,- может быть, послужат к открытию некоторого сходства, чтоб очистить и исчерпать язык наших предков,- удалить от него влияние наречий иностранных и дать ему образование историческое и национальное.

   Наконец, сочинения современные, которыми также постараемся занимать читателей,- доставят нам случай - обозревать время от времени настоящее состояние и постепенный ход разумного и нравственного образования европейских народов.

  

   Впервые - "Журнал для сердца и ума", 1810, No 4, с. 1-12.

   ¹ Имеется в виду статья В. А. Жуковского (см. наст. изд., с. 77).

   ² Речь идет о статье "Нечто о "Северном Меркурии", опубликованной без подписи в журнале "Цветник" (1810, ч. 5, с. 384-391).

  

  

   Впервые "Невский зритель", 1820, ч, I, No 1, с. 104-112, с: подписью "Б. В.". Установить имя автора не удалось. Принципиальный, программный характер этой статьи отмечал Н. И. Мордовченко, по словам которого она "как бы подводит итог начальным шагам развития критики за первые два десятилетия XIX века" и выражает "отчетливое понимание критики как необходимой и действенной культурной силы" (Н. И. Мордовченко. Русская критика первой четверти XIX века. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1959, с. 75),

   ¹ "Гофолия" (1690) - трагедия Ж. Расина; "Мессиада" (1751-1773) - поэма Ф.-Г. Клопштока.