Мопассан Ги Де - В лоне семьи

для напечатания уведомлений.

   7. К нотариусу.

   8. На телеграф для извещения родных.

  

   И вдобавок целый ряд мелких поручений.

   Он взял шляпу и удалился.

   Тем временем весть о смерти распространялась, приходили соседки и просили показать им умершую.

   У парикмахера в нижнем этаже по этому поводу произошла даже сцена между мужем и женой, в то время как он брил одного клиента.

   Жена, по обыкновению вязавшая чулок, промолвила:

   - Еще одной стало меньше, а уж это была скряга, каких мало. По правде говоря, не любила я ее, а все-таки надо пойти поглядеть.

   Намыливая подбородок посетителя, муж проворчал:

   - Еще что выдумала! Одни только бабы на это способны. Мало вы грызетесь при жизни, вы и после смерти-то не даете друг дружке покоя.

   Но жена, не смущаясь, продолжала:

   - Ничего я с собою не могу поделать: должна к ней пойти. Так и тянет с утра. Если я на нее не погляжу, - всю жизнь, кажется, буду о ней думать. А вот насмотрюсь на нее хорошенько - и сразу успокоюсь.

   Цирюльник пожал плечами и конфиденциально поведал господину, щеку которого он скоблил:

   - Скажите на милость, что творится в головах этих проклятых баб! Нашла удовольствие глядеть на покойника!

   Жена слышала его слова, но невозмутимо твердила свое:

   - Думай, что хочешь, а я верно говорю.

   И, положив вязанье на кассу, она поднялась на второй этаж.

   Там уже были две соседки, толковавшие о случившемся с г-жою Караван; та передавала им подробности. Отправились в комнату покойницы. Все четыре женщины вошли на цыпочках, поочередно обрызгали простыню соленой водой, преклонили колени, перекрестились, пробормотали молитву; затем они поднялись и долго разглядывали мертвую, вытаращив глаза и разинув рот, в то время как невестка покойной, закрыв лицо платком, делала вид, что отчаянно рыдает.

   Обернувшись, чтобы выйти, она увидела стоящих около двери Мари-Луизу и Филиппа-Огюста; оба в ночных рубашках с любопытством таращили глаза. Забыв о своем притворном горе, она напустилась на них, замахнувшись рукой и сердито крича:

   - Убирайтесь отсюда, проклятые шалуны!

   Снова поднявшись десять минут спустя со второй партией соседок, снова покропив веткой букса свекровь, помолившись, похныкав и выполнив все свои обязанности, она опять увидела детей, стоявших позади нее. Для очистки совести она вновь отшлепала их, но в дальнейшем уже не обращала на них внимания; и при всяком новом приходе посетителей оба ребенка следовали за ними, тоже становились на колени в углу и неизменно подражали всему тому, что на их глазах проделывала мать.

   После полудня приток любопытных уменьшился. Вскоре уже не приходил никто. Г-жа Караван, вернувшись к себе, занялась приготовлениями к похоронному обряду; усопшая осталась в одиночестве.

   Окно было открыто. В комнату вместе с клубами пыли врывалась нестерпимая жара; пламя четырех свечей колебалось возле неподвижного тела, а по простыне, по лицу с закрытыми глазами, по обеим вытянутым рукам старухи ползали маленькие мушки, беспрестанно копошились, сновали туда и сюда в ожидании часа своего торжества.

   Между тем Мари-Луиза и Филипп-Огюст снова отправились болтаться по улице. Вскоре их окружили товарищи, все больше девочки, которые всегда раньше и пытливее мальчиков желают постичь тайны жизни. Они задавали вопросы, как взрослые:

   - Твоя бабушка умерла?

   - Да, вчера вечером.

   - Какие бывают мертвые?

   Мари-Луиза объясняла, рассказывала про свечи, про веточку букса, про лицо умершей. Жгучее любопытство охватило детей, и они стали проситься наверх, к покойнице.

   Мари-Луиза тотчас организовала первый отряд паломников из пяти девочек и двух мальчиков, самых больших, самых храбрых. Она заставила их снять башмаки, чтобы их не услыхали; отряд прокрался в дом и проворно взобрался наверх, как стая мышей.

   Войдя в комнату, девчурка, подражая матери, проделала весь церемониал. Торжественно введя своих товарищей, она стала на колени, перекрестилась, пошевелила губами, поднялась, окропила кровать и пока испуганные, любопытные и восхищенные дети подходили тесной гурьбой, разглядывая лицо и руки покойницы, она вдруг начала притворно рыдать, закрыв глаза платочком. Затем она быстро успокоилась и, вспомнив о тех, которые ожидали ее перед дверью дома, увела всю компанию, чтобы вскорости привести вторую группу и третью, потому что на это развлечение сбежалась вся окрестная детвора вплоть до маленьких нищих в лохмотьях; и всякий раз девочка с изумительным совершенством повторяла все кривлянья своей матери.

   Под конец ей это надоело. Детей увлекла другая игра, и старая бабушка, всеми забытая, осталась в полном одиночестве.

   Сумерки заполнили комнату; на сухом сморщенном лице покойницы колеблющееся пламя свечей трепетало бликами света.

   Около восьми часов Караван поднялся наверх, затворил окно и вставил новые свечи. Он входил теперь уже спокойно, привыкнув смотреть на труп, словно тот лежал там целые месяцы. Он даже удостоверился, что признаков разложения еще нет, и сообщил об этом жене, когда садился обедать. Та ответила:

   - Да ведь она все равно что деревянная, она и год продержится.

   Суп съели, не проронив ни слова. Дети, целый день бегавшие без всякого присмотра, страшно утомились и дремали на стульях. Все молчали.

   Внезапно свет лампы начал меркнуть.

   Г-жа Караван подвернула фитиль, но горелка издала глухой звук, протяжное хрипение, и огонь погас. Позабыли купить масла! Пойти в бакалейную лавку значило бы задержать обед; стали искать свечей, но их не оказалось, кроме тех, что горели наверху, на ночном столике.

   Г-жа Каравая, скорая на решения, тотчас послала Мари-Луизу взять две из них, и все дожидались ее в темноте.

   Сначала ясно слышались шаги девочки, подымавшейся по лестнице. Затем на несколько секунд наступила тишина, и вдруг девочка стремглав побежала вниз. Она открыла дверь, еще более взволнованная и перепуганная, чем накануне, когда объявила о катастрофе, и еле пролепетала:

   - Папа! Бабушка одевается!

   Караван вскочил так, что стул отлетел к стене.

   - Что ты говоришь? - пробормотал он. - Что такое ты говоришь?

   Задыхаясь от волнения, Мари-Луиза повторила!

   - Ба... ба... бабушка одевается... она сейчас сойдет вниз.

   Он, как безумный, бросился на лестницу в сопровождении растерявшейся жены, но перед дверью третьего этажа остановился, дрожа от ужаса, не решаясь войти. Что увидит он там? Г-жа Караван, более решительная, повернула ручку двери и вошла в комнату.

   Комната словно стала темнее, а посередине ее двигалась длинная, худая фигура. Старуха была на ногах. Пробудившись от летаргического сна и еще хорошенько не прийдя в себя, она повернулась на бок, приподнялась на локте и потушила три из четырех свечей, горевших у ее скромного одра. Затем, когда к ней вернулись силы, она встала, чтобы одеться. Сперва ее смутило исчезновение комода, но мало-помалу она разыскала свои вещи в ящике для дров и преспокойно оделась. Затем она вылила воду из тарелки, засунула веточку букса обратно за зеркало, поставила стулья по местам и уже собиралась спуститься вниз, когда перед нею явились вдруг ее сын и невестка.

   Караван бросился к ней, схватил ее руки, целуя их со слезами на глазах, а жена его лицемерно твердила:

   - Какое счастье! Ах, какое счастье!

   Старуха, ничуть не растроганная этим, даже как будто не понимала, что случилось. Стоя неподвижно, как статуя, она холодно взглянула на них и спросила только:

   - Скоро подадут обед?

   Совсем потеряв голову, он лепетал:

   - Ну да, мама, мы как раз и ждали тебя.

   И с непривычной заботливостью взял ее под руку, а г-жа Караван-младшая, держа свечу, светила им, пятясь со ступеньки на ступеньку, точь-в-точь так же" как прошлой ночью, когда она спускалась впереди мужа, несшего мраморную доску.

   На втором этаже она чуть было не столкнулась с людьми, подымавшимися по лестнице. То было семейство из Шарантона - г-жа Бро с супругом.

   Высокая, дородная, с огромным, как от водянки, животом, заставлявшим ее откидываться назад, г-жа Бро в ужасе вытаращила глаза и чуть было не обратилась в бегство. Но ее муж, сапожник-социалист, маленький человечек, заросший волосами по самые глаза, совершенно как обезьяна, проговорил с полным спокойствием:

   - Вот оно что! Воскресла?

   Увидев их, г-жа Караван стала делать им отчаянные знаки, а затем громко добавила:

   - Как это случилось?.. Вы здесь? Вот приятная неожиданность!

   Ошарашенная г-жа Бро ничего не могла понять и вполголоса отвечала:

   - Да ведь мы приехали по вашей телеграмме; мы думали, что уже конец.

   Муж щипал ее сзади, чтобы она замолчала. Лукаво усмехаясь в густую бороду, он добавил:

   - Так любезно с вашей стороны, что вы нас пригласили. Мы тотчас же и приехали.

   Он намекал на враждебные отношения, давно уже установившиеся между двумя семействами. Затем, когда старуха спустилась на последнюю ступеньку, он подошел к ней, потерся об ее щеку бородой и закричал ей на ухо, чтобы она расслышала:

   - Как живем, мамаша? Все по-прежнему, молодцом?

   Г-жа Бро, которая все еще никак не могла прийти в себя, видя живою свою мать, которую она ожидала найти мертвой, не решалась даже ее поцеловать; ее огромный живот загородил всю площадку лестницы и не давал никому пройти.

   Старуха, встревоженная, подозрительная, но все еще не говоря ни слова, оглядывала всех окружающих; ее маленькие серые жесткие глазки испытующе впивались то в того, то в другого, с ясно выраженным вопросом, стеснявшим ее детей.

   Караван в виде объяснения сказал:

   - Она прихворнула немного, но теперь чувствует себя хорошо, совсем хорошо. Правда, мама?

   А старуха, двинувшись дальше, ответила разбитым голосом, как бы доносившимся издалека:

   - Это был обморок; я все время вас слышала.

   Последовало неловкое молчание. Вошли в столовую и сели за обед, состряпанный на скорую руку.

   Один лишь г-н Бро сохранил весь свой апломб. Его лицо, злое, как у гориллы, то и дело гримасничало, и он ронял по временам двусмысленные слова, приводившие всех в смущение.

   Каждую минуту раздавались звонки, растерянная Розали вызывала Каравана, и тот выбегал в переднюю, кидая на стол салфетку. Зять даже спросил его, не приемный ли у них день сегодня? Караван пробормотал:

   - Нет, это ничего, это поручения.

   Когда ему принесли какой-то пакет, он неосмотрительно вскрыл его; показались окруженные траурной каймой уведомления о кончине. Покраснев до ушей, он свернул пакет и сунул в карман.

   Мать не заметила этого; она упорно глядела на свои часы, золоченый бильбоке которых качался на камине. И среди царившего ледяного молчания общее смущение все возрастало.

   Но вот старуха обратила к дочери морщинистое, как у ведьмы, лицо и, злобно сощурив глаза, произнесла:

   - В понедельник привези сюда свою дочку, я хочу ее видеть.

   Г-жа Бро с просиявшим лицом воскликнула: "Хорошо, мамаша!", - а г-жа Караван-младшая побледнела и чуть не упала в обморок от испуга.

   Тем временем мужчины разговорились, и между ними без всякого повода загорелся политический спор. Бро, отстаивая революционные и коммунистические идеи, волновался, глаза его на волосатом лице горели, и он кричал:

   - Собственность, милостивый государь, это кража у трудящегося; земля принадлежит всем; наследование - преступление и позор!..

   Но тут он внезапно осекся, смутившись, как человек, который только что сказал глупость; затем добавил более мягким тоном:

   - Ну, сейчас не время обсуждать эти вопросы.

   Дверь открылась; появился доктор Шене. В первую минуту он растерялся, но оправился и подошел к старухе:

   - Ага, мамаша, сегодня нам лучше! Знаете, а ведь я так думал. Вот сейчас подымался по лестнице и говорил себе: "Держу пари, что застану бабушку на ногах".

   Тихонько похлопав ее по спине, он добавил:

   - Крепка, как Новый мост; она еще всех нас похоронит.

   Он присел, взял предложенную ему чашку кофе и не замедлил вмешаться в разговор мужчин, поддерживая г-на Бро, потому что и сам был скомпрометирован участием в Коммуне.

   Почувствовав себя утомленной, старуха захотела уйти к себе. Караван бросился к ней. Пристально глядя ему в глаза, она сказала:

   - Изволь немедленно снести ко мне наверх комод и часы.

   И пока он, заикаясь, бормотал: "Хорошо, мамаша", - она взяла дочь под руку и вышла с нею.

   Супруги Караван остались в растерянности, немые, подавленные обрушившимся на них несчастьем, в то время как Бро пил кофе, потирая руки от удовольствия.

   И вдруг г-жа Караван, обезумев от гнева, напустилась на него с воплем:

   - Вы вор, негодяй, каналья!.. Я плюю вам в лицо, я вам... я вас...

   Она не находила слов, задыхалась, а он смеялся, продолжая прихлебывать кофе.

   Когда возвратилась его жена, г-жа Караван набросилась на свою золовку, и обе они, одна грузная, с выпяченным животом, другая - истеричная и тощая, не своим голосом изливали друг на друга целые потоки ругательств; руки их так и ходили.

   Шене и Бро вмешались в ссору: сапожник, взяв свою жену за плечи, вытолкал ее из дому, покрикивая:

   - Ну, проваливай, дурища, уж очень ты разоралась!

   И с улицы еще долго слышно было, как они удалялись, продолжая переругиваться.

   Г-н Шене откланялся.

   Супруги Караван остались одни.

   И тут муж рухнул на стул, обливаясь холодным потом, и прошептал:

   - Что же я скажу теперь своему начальству?

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Новое обозрение" 15 февраля 1881 года.

  

   Источник текста: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т. М., "Правда", 1958 (библиотека "Огонек"). Том 1, с. 249-395.

   OCR; sad369 (19.04.2007)