Мольер Жан-Батист - Критика на "Школу жен"

ения не имеют успеха, - несправедливость света и невежественность придворных. Запомните, пожалуйста, господин Лизидас, что в кружевах и перьях можно быть не менее умным человеком, чем в коротком парике и гладких брыжах; что главное испытание для ваших пьес - в приговоре Двора; что, не изучив его хорошего вкуса, нельзя постичь тайну успеха; что, помимо людей истинно сведущих, естественный здравый смысл большого света и его общественность помогают судить о вещах гораздо тоньше, чем вся заплесневевшая ученость педантов.

   Урания. Это верно; даже при недолгом пребывании там столько вещей ежедневно проходит перед глазами, что невольно создается привычка распознавать их и в особенности отличать хорошую шутку от дурной.

   Дорант. Есть при дворе смешные личности, я не спорю - и первый готов осуждать их, это всем известно. Но, ей-богу же, их весьма достаточно и среди деловых людей всякого рода. Если высмеивать маркизов, то, по-моему, существует еще больше поводов высмеивать авторов: было бы очень забавно выставить в театре их ученую напыщенность и смешные ужимки, их преступную повадку убивать под конец пьесы всех действующих лиц, их пристрастие к похвалам, их осторожность в мыслях, их торговлю именем, наконец - их наступательные и оборонительные союзы, а также интеллектуальные войны и схватки в прозе и в стихах.

   Лизидас. Мольер должен считать себя большим счастливцем, сударь, имея в вашем лице такого горячего покровителя. Но чтобы перейти от слов к делу, надо определить, вправду ли пьеса хороша, - и я берусь указать по крайней мере сотню ее недостатков.

   Урания. Странная у вас, господ поэтов, манера - всегда осуждать те пьесы, которые все бегут смотреть, и не говорить ни одного слова о тех, которых никто не смотрит. К одним вы обнаруживаете непримиримую ненависть, а к другим необъяснимую нежность.

   Дорант. Становиться на сторону обиженных - это черта великодушия.

   Урания. Так будьте же добры, господин Лизидас, укажите нам эти недостатки; я их не заметила.

   Лизидас. Кто знаком с Аристотелем и Горацием, сударыня, для того прежде всего ясно, что комедия представляет собою полное нарушение правил искусства.

   Урания. Должна сознаться, что с этими господами совсем незнакома и никаких правил искусства не знаю.

   Дорант. Забавные вы люди с вашими правилами, которыми так любите вводить в смущение и ошеломлять нас, простых смертных. Подумаешь, слушая вас, что эти правила искусства - величайшие таинства в мире; на самом же деле это не что иное, как несколько легких наблюдений, сделанных здравым смыслом, над тем, что может помешать полному удовольствию от подобных произведений; тот же здравый смысл продолжает делать эти наблюдения и до сих пор, изо дня в день, не прибегая к помощи Аристотеля и Горация. Да разве главнейшее из всех правил не заключается в том, чтобы произведение нравилось, и разве театральная пьеса, достигшая этой цели, находится не на верном пути? Или вы хотите, чтобы вся публика закрыла на правду глаза и чтобы никто не смел быть судьей им же самим получаемого удовольствия?

   Урания. Относительно этих господ я заметила одно: те, которые больше всех говорят о правилах и больше всех с ними знакомы, пишут пьесы, никому не нравящиеся.

   Дорант. И не показывает ли это, сударыня, что не следует долго останавливаться на их словесных упражнениях. Ведь, в конце концов, если пьесы, написанные по правилам, не нравятся, а те, которые нравятся, оказываются написанными не по правилам, то вывод отсюда один: правила составлены плохо. Откажемся же от того крючкотворства, в которое хотят втянуть публику, и примем за мерило для оценки каждой пьесы то впечатление, которое она на нас производит. Доверимся нашему внутреннему чувству и не будем разными рассуждениями портить себе удовольствие.

   Урания. Что касается меня, то я, сидя в театре, только впечатлением и руководствуюсь. Если вещь мне понравилась, я не задаюсь вопросом, нет ли тут с моей стороны ошибки и не запрещают ли мне правила Аристотеля смеяться.

   Дорант. Это все равно как если бы человек, которому попался превкусный соус, стал бы допытываться, может ли он одобрить его по правилам французской кухни.

   Урания. Верно. И я удивляюсь, с какими ухищрениями подходят некоторые люди к тем вещам, которые должны чувствоваться каждым по-своему.

   Дорант. Вы справедливо удивляетесь, сударыня, всем этим таинственным ухищрениям. Ведь стоит только их допустить - и мы утеряем веру в самих себя; наши собственные чувства окажутся в оковах, куда ни ступи; до еды и питья включительно мы не будем вправе находить что бы то ни было хорошим без разрешения господ экспертов.

   Лизидас. Итак, сударь, у вас все сводится к тому, что "Школа жен" понравилась; и вам нет никакого дела до того, что она написана вне правил, лишь бы...

   Дорант. Потише, господин Лизидас, я этого не говорил. Я сказал вот что: нужно большое искусство для того, чтобы понравиться, а так как комедия понравилась тем, для кого она написана, то, по-моему, этого достаточно, и остальное неважно. Но при всем том я утверждаю, что в ней не нарушено ни одно из ваших правил. Я с ними, слава богу, знаком не меньше, чем другие, и легко докажу, что, может быть, это самая правильная пьеса из всех, какие у нас есть.

   Элиза. Мужайтесь, господин Лизидас! Если вы отступите, мы пропали.

   Лизидас. Как, сударь!.. Протаза, эпитаза, перипетия...

   Дорант. Ах, господин Лизидас, вы нас убиваете вашими мудреными словами... Не представляйтесь вы таким ученым, ради бога. Говорите по-человечески - так, чтобы вас можно было понимать. Неужели вы думаете, что греческие слова делают вашу речь убедительнее? Разве "изложение" хуже, чем "протаза", "завязка" хуже, чем "эпитаза", "развязка" хуже, чем "перипетия"?

   Лизидас. Это художественные термины, которыми позволительно пользоваться. Но раз они оскорбляют ваш слух, я буду выражаться иначе и попрошу вас дать мне положительные ответы на нижеследующие три или четыре вопроса. Может ли быть терпимой пьеса, которая не соответствует понятию о театральной пьесе? Выражение "драматическая поэма" происходит от греческого слова, которое значит "действовать", и, очевидно, она должна заключаться в действии; в вашей же комедии никакого действия нет, а вся она состоит из рассказов о том, что случилось с Агнесой или с Орасом.

   Маркиз. Ага, шевалье!..

   Климена. Очень остроумное замечание - и прямо в цель.

   Лизидас. Найдется ли что-нибудь менее остроумное или, лучше сказать, более низменное, чем те несколько слов, которые вызывают общий смех, и в особенности эти "братцы и сестрицы из капустного листа".

   Климена. Очень хорошо...

   Элиза. Ага!..

   Лизидас. Сцена с прислугой в доме - не есть ли это нечто длинное, скучное и нелепое?

   Маркиз. Верно!

   Климена. Бесспорно!

   Элиза. Он прав.

   Лизидас. Не чересчур ли уж легко Арнольф дает деньги Орасу? И раз это комическое лицо пьесы, следовало ли заставлять его делать то, что делают обыкновенно только порядочные люди?

   Маркиз. Хорошо. Опять хорошее замечание!

   Климена. Удивительно!

   Элиза. Чудесно!

   Лизидас. Исповедь и "правила" - разве это не шутовство, подрывающее уважение к нашим таинствам?

   Маркиз. Хорошо сказано...

   Климена. Вот это называется говорить дело!..

   Элиза. Лучше и не придумать.

   Лизидас. Наконец, этот господин де Ласуш, которого нам выдают за умного человека, который кажется нам таким положительным и добродетельным, - не становится ли он уж слишком комичным и карикатурным в пятом акте, когда он объясняет Агнесе силу своей любви с этим диким вращением глаз, с этими смешными вздохами и глупыми слезами, от которых весь театр хохочет?..

   Маркиз. Черт побери, превосходно!

   Климена. Божественно!..

   Элиза. Ура, господин Лизидас!

   Лизидас. Я пропускаю сотни тысяч других вещей из боязни наскучить.

   Маркиз. Черт возьми, шевалье, ты готов...

   Дорант. Посмотрим еще...

   Маркиз. Нашла коса на камень, ей-богу!

   Дорант. Может быть.

   Маркиз. Отвечай, отвечай, отвечай, отвечай...

   Дорант. Охотно. Он...

   Маркиз. Отвечай же, прошу тебя.

   Дорант. А ты мне не мешай. Если...

   Маркиз. Черт возьми, не ответить тебе...

   Дорант. Конечно, если ты не замолчишь.

   Климена. Дайте, пожалуйста, его послушать.

   Дорант. Во-первых, неправда, будто вся пьеса состоит из рассказов. В ней много и действия, и сами рассказы даже не что иное, как действие, развивающееся по ходу событий: эти рассказы каждый раз являются неожиданностью для заинтересованного лица и, к удовольствию зрителей, ставят его в такое положение, что он, смотря по той либо иной новости, оказывается вынужденным придумывать разные меры против несчастья, которое ему вслед за этим угрожает.

   Урания. По-моему, вся прелесть "Школы жен" в этих постоянных сообщениях; и мне кажется очень забавным, что умный человек, предупреждаемый и простушкой невестой, и вертопрахом соперником, все-таки не избегает того, что с ним напоследок случается.

   Маркиз. Пустяки, пустяки...

   Климена. Слабый ответ...

   Элиза. Плохое рассужденье...

   Дорант. Что касается "братцев и сестриц из капустного листа", то это забавно лишь по отношению к Арнольфу; автор вовсе не хотел сострить от себя, а хотел только охарактеризовать человека: это лишняя черта его сумасбродства, так как он сказанную Агнесой глупость выдает за нечто чрезвычайно милое, возбуждающее в нем непонятную робость.

   Маркиз. Ну уж и ответ...

   Климена. Ответ неудовлетворительный...

   Элиза. Это все равно что ничего не сказать!..

   Дорант. Теперь о деньгах, которые Арнольф дает так легко: не говоря уже про письмо лучшего друга, служащее для него достаточным ручательством, - ничего нет неправдоподобного в том, что один и тот же человек может быть смешным в одном случае и приличным в другом. Точно так же имеет свое основание и сцена с Аленом и Жоржеттой в доме, хотя некоторые и нашли ее длинной и скучной; Арнольф не только был проведен простодушием своей невесты во время поездки, но и по возвращении вынужден долго оставаться перед своей дверью из-за простодушия прислуги, - то есть везде он наказывается теми самыми мерами предосторожности, какими хочет оградить свою безопасность.

   Маркиз. Доказательства, ничего не доказывающие...

   Климена. Извороты какие-то!..

   Элиза. Совсем плохо!..

   Дорант. Дальше вы упомянули о нравственном поучении или, по-вашему, об исповеди. Я знаю нескольких истинно благочестивых людей, которые не нашли там ровно ничего кощунственного; "котлы в аду" вполне оправдываются сумасбродством Арнольфа и невинностью его слушательницы. Наконец, что касается любовного исступления в пятом действии, которое находят комичным и карикатурным, то я желал бы знать: почему влюбленные не могут быть предметом сатиры? И даже порядочные, вполне серьезные люди в подобных обстоятельствах не делают вещей...

   Маркиз. Ей-богу, шевалье, ты сделаешь лучше, если замолчишь.

   Дорант. Прекрасно. Но если мы взглянем на самих себя в то время, как бываем сильно влюблены...

   Маркиз. Я больше тебя не слушаю.

   Дорант. Как, уже?.. Пожалуйста, послушай. Я хочу только сказать...

   Маркиз (напевая). Ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла, ла-ла...

   Дорант. Что это?..

   Маркиз. Ла-ла-ла, тра-ла-ла, ла-ла-ла...

   Дорант. Я не знаю, можно ли...

   Маркиз. Ла-ла-ла, тра-ла-ла, ла-ла-ла...

   Урания. Мне кажется...

   Маркиз. Ла-ла-ла, тра-ла-ла, ла-ла-ла...

   Урания. Довольно забавные вещи происходят в нашем споре; я думаю, из этого вышла бы маленькая пьеска - недурной эпилог к "Школе жен".

   Дорант. Вы правы.

   Маркиз. Черт возьми, шевалье! Тебе пришлось бы играть в этой пьесе не очень-то благодарную роль.

   Дорант. Верно, маркиз...

   Климена. Я, с своей стороны, желала бы, чтобы это осуществилось: тогда увидели бы то, что есть на самом деле.

   Элиза. И я свою роль сыграла бы с удовольствием.

   Лизидас. Я тоже, полагаю, от своей не отказался бы.

   Урания. Так как это всем пришлось по сердцу, шевалье, то вы запишите и отдайте Мольеру, благо с ним знакомы, пусть он сделает из этого комедию.

   Климена. Едва ли он согласится: стихи-то вышли бы ему не в похвалу.

   Урания. Напротив, напротив! Я знаю, чем можно угодить ему. Он не обижается, когда бранят его пьесы, - лишь бы их смотрели.

   Климена. Пожалуй. Но в чем же будет состоять развязка?.. Тут не приклеишь ни свадьбы, ничего такого, чем бы можно было окончить спор.

   Урания. Что-нибудь надо придумать.

  

  

  

   Галопен. Кушать подано, сударыня!

   Дорант. А, вот как раз та развязка, которую мы ищем, и притом самая естественная. Спорят упорно, горячо, как мы спорили, и никто не сдается; является маленький лакей, докладывает, что кушать подано, все встают и отправляются ужинать.

   Урания. Лучшего конца для комедии не придумать, и мы на нем остановимся.