Михайлов Михаил Ларионович - Шиллер в переводе русских писателей

  

   Шиллер в переводе русских писателей, изданный под редакциею Ник. Вас. Гербеля. Томы VII и VIII. Спб. 1859-1860. В 8-ю д. л. 386 и 334 стр.

  

   Двумя этими томами заключается круг чисто-литературных произведений Шиллера. Г. Гербель не думает остановиться однако ж на восьмом томе, как на конце всего своего издания. Он имеет в виду издать в русском переводе и исторические и философские сочинения Шиллера. Успех, каким пользуется его полезное предприятие, по-видимому, возрастает. На днях вышло второе издание первого тома, которого уже не было в продаже. В "Русском Слове" было подробно говорено о добросовестности и дельности предприятия г. Гербеля, и мы считаем себя поэтому в праве указать лишь на содержание ныне вышедших двух томов.

   Седьмым томом завершаются "Драматические сочинения Шиллера". В нем помещены перевод Жуковского "Орлеанской Девы" и "Коварство и Любовь" в переводе М. Л. Михайлова. Последняя трагедия является на русском языке лишь во второй раз. Первый перевод ее, сделанный Смирновым в начале нынешнего столетия, очень устарел, и давно чувствовалась потребность в новом переводе.

   Жуковский со свойственною его времени щепетильностию смягчил и опустил в некоторых местах "Орлеанской Девы" слишком резкие или грубые, по его мнению, стихи. Восстановить их в настоящем виде было обязанностью нового издателя перевода Жуковского, и г. Гербель привел под текстом все опущенные стихи в переводе г. Мея. Любопытно видеть, что казалось Жуковскому у Шиллера неприличным.

   Вот, например, какую характеристическую черту стер он с лица королевы. В переводе его нет следующих стихов, унижавших вероятно, по его мнению, высокий сан действующего лица трагедии.

   В сцене второй второго акта Изабелла говорит:

  

   "Во мне есть страсти, кровь во мне кипят,

   Как и в другой. Я вашей королевы

   Венец надела для того, чтоб жить,

   А не сиять безжизненной звездою.

   Ужели мне от радостей житейских

   Велите отказаться - потому,

   Что волей рока годы молодые

   Я принесла безумному на жертву?

   Свобода мне дороже самой жизни!...

   А кто меня стесняет?... Впрочем - полно

   Мне с вами спорить о моих правах!

   У вас с пелен в крови застои и порча:

   Вам не понять всей силы наслажденья".

  

   Потом, несколько дальше, указывая на Лионеля, она восклицает:

  

   "Подайте мне вот этого, чтоб было

   Мне с кем спастися от мертвящей скуки;

   А там уже как знаете!... Пожалуй

   И слушать я не стану про бургундцев

   И англичан".

  

   Она кивает головой своему пажу и хочет выйдти. Лионель говорит ей:

  

   "Позвольте - мы в Мелун

   Доставим цвет французской молодежи,

   Весь цвет, что будет сорван в ратном поле."

  

   Королева, приостанавливаясь, замечает на это предложение:

  

   "Вы годны лишь владеть мечем; один

   Француз умеет нежно говорить."

  

   Ничего этого не было в переводе Жуковского. Понятно, как побледнел от такого пропуска характер королевы.

   Кроме двух трагедий, в конце VII-го тома помещены черновые планы трех трагедий, затеянных, но не написанных Шиллером. Это "Варбек", "Мальтийские рыцари" и "Потерянные дети". Они были задуманы в последние годы Шиллера. "Эти отрывки (справедливо замечает г. Гербель в своем предисловии), не смотря на занимательность сюжетов, не имеют литературного достоинства, представляя ряд мыслей, набросанных торопливо на бумагу и едва связанных между собою; но они знакомят нас с предварительными работами Шиллера, дают понятие об обширных литературных замыслах великого поэта, занимавших его в последние минуты жизни; наконец, из этих планов и отрывков, если б Шиллер не умер так рано, родились бы со временем новые трагедии, и эти трагедии, быть может, далеко бы превзошли все те, которые он написал при жизни. Все это дает предлагаемым отрывкам право на перевод".

   В томе восьмом все переводы составляют совершенную новость. Неконченная трагедия "Дмитрий Самозванец" очень удачно переведена г. Меем. Нельзя не обратить особенного внимания в этом переводе на совершенно русский характер речи, который г. Мей умел придать немецкому подлиннику, оставаясь ему в то же время верным во всех частностях выражения. Достоинства перевода г. Мея ярче всего являются при сравнении с отрывком из той же трагедии, переведенным г-жою Павловой и напечатанным в приложении к восьмому тому.

   Вот как переводит г-жа Павлова приветствие патриарха Иова царице Марфе:

  

   Великий царь прислал меня к тебе:

   Он не забыл тебя на троне дальнем;

   Как солнце оком пламенным повсюду

   И свет и жизнь лиет на мир широкий,

   Так на свои владенья неусыпно

   Взор всеобъемлющий бросает царь,

   И до границ последних и безвестных

   Его державу глаз его блюдет.

  

   А вот то же место в переводе г. Мея:

  

   Сам государь послать меня изволил

   К тебе, царица, с государским словом:

   Со своего высокого стола

   Он келию отшельницы попомнил,

   Зане - как солнце лучезарным оком

   Вселенную повсюду освещает,

   Так государь своим всезрящим взглядом

   Всё освещает царство, ибо свыше

   Печалует о всём и обо всех.

  

   Именно так, с таким соблюдением народной русской речи, как это сделал г. Мей, следовало перевести "Дмитрия Самозванца", и переводчик заслуживает полнейшей похвалы за свой прекрасный труд.

   Далее в восьмом томе также в первый раз напечатаны переводы романа "Духовидец" (М. Л. Михайлова), замечательного по мысли драматического отрывка "Мизантроп" (г. Гербеля) и двух повестей в прозе "Ожесточенный" и "Игра судьбы".

   В прибавлении мы находим, как дополнение н прежде изданным томам, несколько стихотворений в переводах гг. Алмазова, Треборна, г-жи Глинки и наконец Лермонтова. "Переводы Лермонтова (говорит издатель) нигде не были напечатаны и являются здесь в первый раз. Эти опыты не имеют достоинства верности и художественной передачи подлинника, и помещая их в моем издании, я не думал содействовать ими ближайшему знакомству русских читателей с Шиллером. Но они отмечены именем столь дорогим и столь рано смолкшим в нашей литературе, что я считал себя не в праве оставить их в стороне и не представить свидетельства, что и на образование Лермонтова и на его поэтическую деятельность Шиллер имел свою долю благотворного влияния, каким обязаны ему многие и многие лучшие наши поэты. Эти стихотворения относятся к самой ранней, почти детской поре поэта Мцыри и Бэлы."

   Чтобы познакомить читателя с этими опытами Лермонтова, о которых не забудет упомянуть будущий биограф поэта, мы приведем лишь начало перевода "Перчатки":

  

   "Вельможи толпою стояли

   И молча зрелища ждали.

   Меж них сидел

   Король величаво на троне;

   Кругом на высоком балконе

   Хор дам прекрасный блестел.

  

   "Вот - царскому знаку внимают;

   Скрипучую дверь отворяют,

   И лев выходит степной

   Тяжелой стопой,

   И молча вдруг

   Глядит вокруг;

   Зевая лениво,

   Трясет желтой гривой,

   И всех обозрев,

   Ложится лев".

  

   В собственноручной тетради Лермонтова, принадлежащей г. Краевскому, из которой взяты эти стихи, встречаются уже и первые наброски "Демона".

   В предисловии к восьмому тому г. Гербель рассказывает в нескольких словах, как отозвалось в России празднование Германиею столетнего юбилея дня рождения Шиллера.

   Издание, как все издания г. Гербеля, отличается тщательностью и изяществом.