Кропотов Петр Андреевич - Фомушка - бабушкин внучек

  

   Карпович. Век я свой мучился, сего шалуна хотелось привесть к лучшему, но он ни на что не способен; что ему ни толкуй, а он другое думает; у него только и мысли, с которой бы бабой поплясать или песни попеть. Бабушка думает, что он всегда за книгою; правда, он их часто берет в руки, да не знает, что в ней написано; а учителям что нужды? только б денежки исправно платили; да и мне какая грусть? я довольно долг делал, наставлял, да он не понял; а я, слава богу! хоть худа корова видом, да к молоку добра; так-то и мне есть барыш; я уже ныне не холоп, меня за худое воспитание сечь не станут, а притом уже по милости его имею пятьдесят душ в Казани, да десять тысяч в Астрахани ходят у меня в проценте, то хоть сегодни с двора, мне не будет дальной грусти; серебра да и золота у меня так же на несколько есть, а я еще сорока лет, ин могу жениться и вступя в звание своего чина, чрез мой достаток и приятелей, коих я на счет их себе присовокупил довольно, могу скоро быть секретарем, а секретарь и дворянином уже себя почитает.

  

  

   Марина. Посмотреть было сего вписавшегося в звание крючкотворца, не полюбится ли мне, я вить и сама подьяческая дочь.

   Карпович (оборотись, увидел ее, подошед к ней). Что, сударыня, вы здесь жительство имеете и в какой должности? смею ли доложить?

   Марина. Здесь, здесь живу; только в какой мне быть должности? я сама благородная, а живу только так для Маланьи Епифановны.

   Карпович. Что ж вы не за столом сидите?

   Марина. Для того, что я должна после вас подчивать, и мы сядем за него с вами, с мамою, с двумя нянями, наш управитель и несколько официантов.

   Карпович. Так, пожалуйте, скажите, вы еще девица?

   Марина. Да разве не видишь, голубчик, что я молода? так в эти лета о замужестве рано помышлять.

   Карпович. То от кого же вы заимствуете, ежели, например, паче чаяния сыщется вам жених, то чрез кого ему сыскать должно?

   Марина. Полно, батька, говорить, я бедная сирота; хотя отец мой и был актуариус, только за некоторое выкраденное дело из архива наказан он и послан в ссылку, а меня воспитала госпожа сего дому, так можно ли мне о замужестве думать?

   Карпович. Ежели вам не противно принять мою руку и притом и достаток мой в ваших руках будет, а я, слава богу, не убог, у меня всего на все, опричь деревни пятидесяти душ, тысяч до двадцати есть.

   Maрина. Полно вам надо мною смеяться, за вас и не такая голая, как я, пойдет.

   Карпович. Нет, моя дражайшая, заставь меня обожать и в век преданным быть в ваши услуги.

   Марина. Хорошо, я согласна, только пора мне иттить отсюда, а то здесь дурно быть с вами одной.

   Карпович. Так дай мне поцаловать ручку. (И цалует.)

  

  

   Добровидов (к Карповичу). Поди, друг, пообедай.

  

  

   Граф (к Остромыслову). Что, братец, ты нас за столом усладил разговорами о твоих вояжах, так скажи нам, я думаю, знаешь, под какими правами те государства, где ты был?

   Остромыслов. Как не знать! извольте, я начну о Дании, она монархическая, управляема государем, который уполномочен во всем; Швеция, хотя прежде была под государем, но зависела от чинов, то есть чин дворянства, чин духовенства, солдатства, купечества и коронных людей, и было оное составлено из нескольких персон всякого из сих звания, кои все дела судили до общенародного права, а ныне государь нынешней уполномочен; Англия имеет короля, только он ничего сам собою сделать не может, а все парламент верхней и нижней: в верхнем судятся политические дела, а в нижнем до наложения податей; Голландия есть республика, которая управляется штатами, которых именуют: генеральные штаты, затем что они вообще государя значут; а выбираются таким манером: первое, всякой город выберет у себя депутатов и пошлет в провинцию, а там балотируют их, созванных из всех городов, и одного, которой сделается достойным, того и посылают. Он-то и состоит штат; а как их семь провинциев, семь их штатов. В случае же нужды народной, всякой за свою провинцию отвечает. В провинции также по одному из городов собранных депутатов, то и составляет оное провинциальное присутствие или штаты; в Венеции же республика, только под началом дожа, которой в правлении дальной полномочности в государстве не имеет, кроме как вышней начальник, а то все оно от сената состоит; Португалия управляется государем, но наперед сего плачивали папе некоторую подать, в подарках обыкновенных состоящую, а ныне он король отказался посылать; Морея под Турецкою державою, вам известною; я чаю оное государство деспотизма или господственное, то есть государь без законов, затем что может всякой час их переменять, не требуя общего совета.

   Граф. Хорошо, да вот мне пора писать; прощайте. (Уходит.)

   Хавронья. Фомушка, скажи о карете, чтоб подвезли.

  

  

   Фома. Готова, сударыня.

   Хавронья. Покорно благодарю за угощение ваше. (Сама кланяется.)

   Добровидов. Я больше благодарен за посещение; прошу почаще ездить, а внуку вашему с ним не скучно будет.

  

  

   Добровидов. Знаешь, дочь, зачем они здесь нас посещают? мне полно теперь недосуг, а то бы я рассказал.

   Маланья. Пожалуйте, скажите, мне хочется знать.

   Добровидов. Он не служил, а хочет майором быть.

   Маланья. Как это?

   Добровидов. Так, как уже и все делают по гвардии; с теми-та балами она к племяннику своему подъехала; однако я заговорился, прощайте. (Уходят все трое.)

  

  

   Остромыслов (сидя на стуле, то вздыхает, а иногда и встает, а при том и говорит). Человек, когда определен от провидения терпеть прискорбности, то он как ни старайся убегать от случая быть печальным, но за ним гонится рок; о боже, всевышний благотворитель, за что попущаешь надо мною злочастной фортуне играть? уже и так она довольно играла, с самого младенчества и доныне; я лишился матери, еще был полутора году, а отца трех лет; воспитыван в чужих людях; хотя я чувствовал благодеяния от моего покровителя, равно как от отца, но вить у него были такие проклятые челядинцы, что не только что меня презирали и бранили, но не редко и заушницы мне давали; мне лутче было оное сносить, нежели на них жаловаться, потому что иногда мне как робенку и не поверят; а ты, всеведущий, видя оное, довел меня, наконец, и до сего благополучного состояния; и я до вчерашнего дня,- приношу тебе, владыко, чистосердечное откровение,- не думал, чтоб назвать себя бессчастным; я почитал, что нет во всей подсолнечной меня счастливее; мне только двадцать лет, а уже три года как лейтенант, и уповаю скоро быть повышен, чрез что буду штаб-офицер, то как бы оному не радоваться? да когда судьба начинает притесненному несколько благотворить, то и смотри, чтоб скоро не дала горькой пилюли проглотить; я-то ныне ее проглотил... ум мой... мутится... память от меня отбежала... члены все немеют... в груди тесноту чувствую... сердце поминутно бьется, будто выскочить хочет... в голове шум... я весь в беспорядке. (А сам плачет и становится на колени.) О благий творче и всем нам отец, не презри мое пред тобою моление, ниспошли с высоты твоего престола свою благодать и дар твердого духа, чтоб отбежала от меня унылость. (Потом встает, ходит по театру задумавшись и опять говорит.) Нет силы, я откроюсь. Стой! что ты затеял... могу ли я вообразить себе... чтоб столь славная девица, как Маланья, могла подумать, чтоб принять от меня руку... нет, не воображай себе, Калистрат, для тебя довольно ее раба, вить ты бедной голяк, имеется за тобой пять душ и двадцать четвертей земли. Постой! да я вить молод, скоро могу дослужить и до хорошего чину, получу при отставке, когда уже и не способен буду ни к чему, пенсию... Нет, слабо я думаю, на предбудущее никто не кладись; а да и все ныне о настоящем помышляют... а при том хотя б я женился на ней, чем могу ее содержать? она воспитана хорошо, должно ее так и содержать; к хорошему скоро человек привыкнет, а к худому не скоро, да всего пуще, что мне благотворитель мой скажет, что я прельстил его дочь, за все его до меня милости... где... тут... долг благодарности... где... тут клятвы, пред престолом ежедневно мною чинимые, чтоб быть всегда в его преданности, а я за все оное хочу уговорить его дочь, чтоб меня любила? О неблагодарность! достойно навек в презрении быть... крепись, мой дух... а ты, боже... подкрепи мои силы... (Вдруг немного погодя говорит.) Я утвердился... я лутче скорея оставлю сей дражайший для моего погубления предмет и поеду скорея к должности и буду просить, чтоб меня на долгое время отлучить от отечества... так хорошо вздумал. Нет, я сам себя обманываю; мне оного не перенесть, а лутче всего я приму прием отравы и пойду в вечность, не сказав, что у меня на сердце было... Опять тебя я, милосердца, прошу, дай уму моему наставление, что делать; говорят, сам себе убийца да не внидет в вечное царство; но что мне делать? не знаю, какие предпринять мне меры.

  

  

   Марина. Митрофан, Митрофан! Да его и здесь нет. (Остромыслов во оное время оглядывается и хочет иттить, но Марина остановила и говорит.)

   Марина. Что вы так рано встали, и одни здесь? знать, вас клопы, или блохи наши обеспокоили.

   Остромыслов. Нет, голубушка, они меня не беспокоют; мы к ним привыкли, да у меня голова болит,

   Марина. Я хотя цыганкою не бывала, а нечто примечаю из вас, что вы имеете сердечную печаль; знать, вы оставили какой-нибудь для вас дражайший предмет в Кронштате.

   Остромыслов. Нет, моя радость, я еще до сего вашего города ни об одной женщине не помышлял, да и помышлять рано; когда кто отечеству служит и желает более показать ревность, то для холостого гораздо лутче, а особливо в нашей морской службе; ежечасно считай, что пойдешь в вечное пребывание, так одна голова, кому об ней тужить! а буде же с кем обязался, то и об ней должно больше тогда помышлять.

   Марина. Нет-таки, службу-та служи, а женят, жену люби; лето для государства, а зиму для нее.

   Остромыслов. Но пусть по-твоему, да кто за меня пойдет? я не могу содержать и себя хорошенько, не только жену.

   Марина. Да все вы, морские, таковы, а как за вас хватись, то найдешь, что пожевать; у вас не деревни, а денежки часто водятся.

   Остромыслов. Мне некогда еще нажиться.

   Марина. То-то добрая жена полагает надежду на будущее.

   Остромыслов. Плоховато оное, вить оная в одну минуту превращается; и человек думает о будущем, а того не знает, что смертное жало его тотчас скосит, а бедная жена пойдет по дворам с кошелем, когда обнадеется на будущее счастие мужнее.

   Марина. Да полно таиться, а лучше открой, что у тебя на сердце, авось-либо, в чем могу, и пособлю.

   Остромыслов (в сторону). Моей печали нет помощника. (Вслух.) Нет, сердце, у меня никакой печали нет.

   Марина. Как никакой! да вить я слышала, что ты от сей печали и отравить себя хотел.

   Остромыслов (про себя). Я сам себе изменил, она, конечно, все слышала. (Вслух.) Да это я не о себе размышлял, а о таком человеке, которой считал себя быть счастливым, а судьба зачала его гнать, и сделался благодетелю его врагом.

   Марина. Как может быть врагом своему благотворителю? да в чем оное состоит?

   Остромыслов. А вот в чем: например, я б полюбил моего покровителя дочь, то мог ли я подумать, чтоб она вышла за меня и он бы выдал с охотою, когда я самой бедной человек?

   Марина. Нет, не отчаивайся; добродетель твоя, а более хорошее воспитание подает надежду, что ты будешь богат, и для того такой разумной девице, как Маланья, и должно оное вообразить себе, иттить за тебя; хотя несколько сперьва и потерпеть нужду, да после благополучно проживете.

   Остромыслов. Нет, сударка, и подумать нашему брату о сем стыдно, не только чтоб начать; потому-то я и думал, ежели б такой, как я, подумал свататься, что он страдает от любви, то лучше себя отравить, нежели о сем начинать.

   Марина. Положись на бога, авось-либо сделается по-твоему, будто мне сдается, что ты будешь на ней женат.

   Остромыслов. Твоими б устами да мед пить, прощай, мне пора одеваться.

  

  

   Марина. О бедненькой! мне он очень жалок, что в такое состояние приведен. Он не знает, что делать: открыться, боится разгневать благодетеля своего, да притом и не думает, чтоб по бедности его и она пошла за него, а жар любви приводит его во отчаяние; он то то, то другое в сем замешательстве предпринять хочет, но ни на одно положиться не может: нада ему помочь; да как примечаю, что и Маланья-то ныне отменна стала. Бывало, какая веселая, а ныне забьется в угол да одна все плачет.

  

  

   Маланья. Везде, где я ни сижу и где ни хожу, дух мой мятется; не знаю, что начать, тоска превеликая, как будто чего я лишилась; кто стукнет или громко заговорит, так сердце мое окаменеет, а притом с самых тех минут, как увидела этого офицера, нечто я вся не своя, и при нем я часто робею; ежели б приметили со стороны, как он меня благодарил за батюшку, то я тогда была больше на пня, нежели на человека похожа. Нутренна у меня тогда вся трепетала; я не знаю, что это предвещает; иные думают, что будто к какой-то радости; а мне к чему? ежели считать, что мне быть его женою, то я бы по себе с охотою, только батюшка и вся родня не согласятся за него выдать; а опять и то рассудить, ну, он завезет в Кронштат, а сам в поход пойдет, а я буду чем тогда питаться? от жалованья ему уделить очень мало, а для нанятия квартиры, не только содержать себя; да я этого никогда и не воображаю себе, чтоб он мог подумать о женитьбе; вить все морские долго холостые бывают и как разживутся и получат чин хорошей, то и вздумают тогда ожениться; однако я приметила и в нем перемену: когда лишь только стану на него смотреть и взор наш встретится, то он, бедной, весь покраснеет, и нечто перемена на лице его видна, да и я тогда будто что теряю. (Ходя по театру и встречается с Мариною.) А ты здесь, моя душенька, и не скажешь о себе.

   Марина. Я давно здесь и видела и слышала все ваши рассуждения.

   Маланья. Когда открылась моя тайна, то прошу тебя дружески дать наставление, что мне в таком случае делать и отстать от печали.

   Mapина. Я не знаю и сама оному средства; а скажу вам, сударыня, ежели б вы видели сами чрез час, как он, бедненькой, о ком вы рассуждали, вышел отсюда и что он хотел от любви к вам предпринять.

   Маланья (вся встревоженная). А что такое? скажи скорея.

   Марина. Бежать отсюда, а потом и того не мог положить в своем рассуждении и вздумал было себя отравить, и так бедненькой жалок, что нельзя его описать, как тогда был.

   Маланья. Да как, разве ты слышала его рассуждение?

   Марина. Я так же подкралась подслушать, как и ваши речи.

   Маланья. Да где ж он теперь?

   Марина. Он пошел одеваться, а то был в сертуке.

   Маланья. Что ж мне в таком случае делать? и я вить страдаю, да чем пособить?

   Марина. А вот чем: уверьте его, что вы ни за кого замуж не пойдете и будете его.

   Маланья. Да чрез кого же я могу оное ему пересказать? чрез письмо, то боюсь, чтоб не попалось в какие руки, от чего претерплю поношение.

   Марина. Нет, дозвольте мне это пересказать; он, я уповаю, очень обрадуется и ждать будет того времени, покуда перестанет его гнать судьба и допустит быть вашим преданнейшим слугою.

   Маланья. Я полагаюсь на твою дружбу, делай что хочешь, я все рада предприять; я столько распалена, что не знаю и сама себя.

   Марина. Да вот и батюшка идет, будь повеселея.

  

  

   Добровидов. Что ты здесь одна?

   Маланья. Да я думала, что вы изволили встать: уже на дворе не рано, так я и пришла.

   Добровидов. Нет, рано, еще только девять часов, а ты никогда так рано не вставала.

   Mаланья. Так что-то не спалось.

   Добровидов. Я нечто примечаю в тебе перемену, ты была весела, а ныне уныла.

   Маланья. Я все такова.

   Добровидов. Поди, Марина, прикажи сказать, когда граф встанет, а мы с ней поговорим.

   Марина (выходя, про себя говорит). Боюсь, чтоб она не открылась, а то испортит дело, а я между тем схожу к Остромыслову и его обрадую.

  

  

   Добровидов. Ты знаешь, как вы мне все дороги; мне всякая ваша прискорбность чувствительна, то скажи, мой друг, что у тебя за печаль.

   Маланья. Я давно от братьев писем не получала, они хоть пишут, да к вам, а ко мне нету.

   Добровидов. Это от того, что писать им на почте часто да и много, то весовых денег заплатить убыточно, а довольно, что они ко мне пишут, да и к вам поклоны.

   Маланья. Да можно бы им хотя один раз особо отписать.

   Добровидов. А я было к тебе пришел о нужном поговорить, да только наперед тебя прошу мне ни в чем не прекословить.

   Маланья. А что такое? я все для вас сделаю, хотя б стоило и моей жизни.

   Добровидов. Нет, это не до жизни касается, а до любви. Вить ты знаешь, как мы с графом дружны, а он меня просил, то отказать ему дурно.

   Маланья. Пожалуйста скорее скажите, на что такою долгою речью томить?

   Добровидов. Видела ты его племянника Слюняева; он хотя несколько плоховат, да богат и лицом не дурен, а красота для женщины всего лутче, за ним вить три тысячи душ, да пятьдесят тысяч рублей в проценте; и так дом притом во всем полной; его-та он сватал и просил, чтоб я выдал тебя за него.

   Маланья. Я замуж не хочу; еще мне рано о сем думать; вить мне семнадцать лет минуло.

   Добровидов. Да мы хотя наперед сговорим и положим время, до которого времени ждать.

   Mаланья. Нет, сударь, на что это затевать? вить время меня не гонит.

   Добровидов. Да он, друг, наперед укрепить хочет пятьсот душ тебе.

   Маланья. Я никогда интересанкою не бывала, так и для этого замуж за него иттить не хочу; итак, пусть ищет другую по мысли.

   Добровидов. Да за кого ж бы тебя выдать? ты знаешь, что я нездоров, так и боюсь, чтоб мне скоро не умереть, а тебе б не остаться без призрения.

   Маланья. Я лутче век в девках буду, нежели за таким, которого видеть не могу, быть под началом глупости.

   Добровидов. Да он, а не ты будешь под началом; говорят же, жена умная и мужа поправит.

   Маланья. Нет, сударь, когда кто каков родится, таков и до смерти будет.

   Добровидов. Да что ж мне велишь сказать графу?

   Маланья. То, что изволите.

   Добровидов. Ну, ин я скажу, что дай подумать; а ты между тем хотя некоторую ласку да ему показывай.

   Маланья. Да какую прикажешь? он ничего не разумеет.

   Добровидов. Прощай, я еще с тобой переговорю о чем, а теперь, я чаю, граф меня ждет. (Уходит.)

  

  

   Маланья. Вот что говорится: сокол с места, а ворона на место; так-то вместо Остромыслова, да иттить за сего фалю фалелея; я лутче, завязав глаза, да в воду, нежели за ним буду; то-то насладится сладкого глаголания от него! он и с женой, как с крестьянскими бабами, обходиться будет.

  

  

   Марина. Как же бедной порадовался слыша от меня ваше расположение! сколько же раз клялся, что он ввек будет вам преданным мужем и другом! да вот меня чем и подарил. (Показывает табакирку и в ней несколько золотых.)

   Маланья. Я радуюсь, что ты чрез свое ко мне усердие получила от него подарок; так и я тебя дарю: возьми розовое тафтяное платье себе.

   Марина. Благодарна, вот как теперь я вас вижу повеселяе; да скажи, что батюшка с тобою говорил.

   Mаланья. Он меня сватал, или, лутче сказать, граф его просил о племяннике своем дураке Слюняеве, чтоб мне выттить за него.

   Марина. Что вы на то сказали?

   Маланья. Я формально отказала, хотя он мне и укрепляет пятьсот душ.

   Марина. Эк, сударыня, какова ты! да ты наперед возми от него крепость, а там чрез нотариуса мы сделаем в брачном контракте, что вместо его да ваш Остромыслов написан будет. Да мне и можно все оное делать; вить вы знаете, что он дядьку любит, а тот со мной условился на мне жениться.

   Маланья. Нет, я никогда такого бездельничества не сделаю, лутче по миру пойду.

   Марина. Да у дурака-то еще и без того много останется. (Уходят.)

  

  

  

  

   Добровидов (сердитым образом). Я узнал, что то за причина, что ты отказываешься иттить за Слюняева; говоришь, что он дурак; да разве хуже тебя была тетка твоя, матери твоей сестра, что была за дураком, только за богатым человеком? жили спокойно; он у ней был в повелениях.

   Маланья. Никакой причины нет, кроме что я не могу быть за ним; а тетка-та каково ж и переносила! вить вы же сказывали, как он всегда говаривал за женою и повторял речь, то дошло, что она сказала: как я мучилась! и насилу родила; то и он то ж сказал:, как я мучился! и насилу родил. Вить не смех ли был для всех, а ей огорченье; да это еще в такие времена, в которые мало и рассматривали, а ныне все стали просвещены; только и смотрют, не прошибется ли кто в чем, то пересмеют.

   Добровидов. Да что ж мне делать? я дело сделал и графу обещал то исполнить; уже закладная готова и контракт ими подписан, да и я подписал; а ты, друг, за твоим любезным голяком Остромысловым,- мне все вить сказали о твоих пересылках к нему и о его печали,- однако не бывать, а будешь Слюняева; готовься их принять, они тотчас будут. (А сам уходит.)

  

  

   Маланья. Пропала я! всем уже открылась наша тайна, и я лишаюсь моего дражайшего... (Сама плачет и в азарте встает.) Я лутче сама себя убью, нежели за таким дураком быть... Прельщают меня достатком... Хотя денег миллионы и есть, да печаль... то что, пойдет ли на ум веселье? а все плачь да рыдай... Веселому человеку и с любезным один ячменной хлеб покажется слаще ананасу... Постой, вот батюшка увидит, что его желание не сбылось, когда сей нож прекратит мою жизнь. (Вынимает ножик и хочет заколоться, а при том говорит.) О ты, всещедрый боже! прости мое окаянство, что предпринимаю на себя руки! (Выхватя оной и хочет себя заколоть; но входит Марина и не допускает окончить.)

  

  

   Марина. Что вы затеяли? этому пособить можно. Хотя батюшка ваш так упрям и немилостив для вас, не хочет по-вашему сделать, да я вить вам сказывала, что у нас нотариус подкуплен, и контракт, хотя как ни мудрили, да по-нашему сделан.

   Маланья (обнимая ее). Так ли, мой свет? ежели это правда, то тебя-та я за отца, а не отца моего почитать должна; он мне гонитель, а все это граф мудрит, пусть его бог судит.

   Марина. Притворитесь опять печальною, вот батюшка идет.

  

  

  

   Добровидов (подбежал к дочери). Что это такое! она без чувства, умирает, помоги, любезной друг.

   Марина. Это, сударь, плод вашего великодушия; как вы хотели сделать ее век несчастливою, то она рассудила его скорея ускорить прекращением сим ножом; ежели б я не подоспела, то б ау! вы бы ее лишились и век бы по ней совестью мучились.

   Граф. О! братец, ты меня обманул, сказав, что она согласна иттить за него, а то б никогда я этого не сделал, побегите скорее за нотариусом, я контракт раздеру; согласен ли ты, друг мой, переменить наши мысли?

   Добровидов. Согласен; да я только это делал в угодность вашу и в знак, что я вас почитаю другом и не хотел отказать, а то она мне наотрез сказала, что нейдет за него, а как услышал от человека вашего, что он подслушал, что эта сладкоглаголивая посланница (указывая на Марину) была у Калистрата и его уверяла, будто дочь моя согласна за него иттить, а я, братец, рассудил, ну, пусть он достойной хотя и не моей дочери жених, да вить он гол, да и дочь не богата, то чем они проживут?

   Марина. Тем, чем бог всех питает; он человека сотворил нага, а одел и об нем помышляет.

   Добровидов. Молчи; ты-то всему и причина, она б без тебя ко оному не согласилась; какая ты неблагодарная за все мои к тебе милости! как бы не я, то б под углом околела, а ты вот какие пакости делаешь.

   Марина. За те-то ваши милости я это делаю; знаю, что вы бы увидели в дочери вашей несчастную жизнь, то б вы не перенесли и скоро б соединились с вашими предками.

  

  

   Нотариус. По приказу вашему все готово, вот закладная от господина Слюняева к девице Добровидовой на пятьсот душ в пятидесяти тысячах рублях в год.

   Граф. Постой, да контракт где?

   Нотариус. Вот изволь, только я должен не вам, а при общем всех собрании прочтя отдать сей девице (указывает на Маланью); у нас такой обряд, а при том поздравить с будущим благополучием, и за то вить наша братья получают барыши и попойку.

  

  

   Остромыслов (подходя к Добровидову). Я всему причина и нанес вам столько беспокойства, а дражайшей вашей дочери еще и больше. Ей почти смерть от того приключилась, то я рассудил вас оставить, но не мог отбыть без того, чтоб не засвидетельствовать вам мою нижайшую благодарность, и верьте, что я клянусь всем тем, что есть свято, что я век ваш преданнейший слуга, а я иду поспешать скорее к смерти.

   Mаланья. Ах, помогите мне или дайте мне волю прежде его умереть.

   Граф (подошед к Остромыслову). Постойте на час, не ты причиной беспокойству сего дома, да я; так знай, что все дело сделано будет в твою пользу. (К Добровидову.) Будь со мною согласен; что я ни буду делать, ты должен согласиться, так ли?

   Добровидов. Так, да что такое, скажи, вить уже дело сделано, контракт подписан.

   Граф. Это в моей и твоей воле, я его издеру; а вот что я вздумал...

  

  

   Граф (не оконча речь, подошед к тетке говорит). Все что я было наделал: чуть было сих двух (указывая на Остромыслова и Маланью) не пустил в царство мертвых; ты думала, тетушка, что она согласна будет иттить за твоего внука; нет, сударыня, лучше хотела умереть, нежели за ним быть. Ну, ежели б они померли, да и мне бы не перенести, что я-то их убийца, то знайте, мои друзья (обеих - Остромыслова и Маланью - обнимает; они встают), я в награждение вашего претерпения даю свою Бежецкую деревню, в ней триста душ и конской завод; я ее купил, так и можно мне ее дарить, не отнимая у наследников; подай же, нотариус, прежней контракт, я раздеру.

  

  

   Маланья. В ком я видела врага, в том ныне нашла отца.

   Остромыслов. Какую прикажешь клятву дать, что я навек посвятил себя к вам нижайшим и наиусерднейшим слугою быть?

   Добровидов. О друг! достойно это записать во внутренности наших чувств, что нет подобного тебе.

   Граф. Я тебе откроюсь, что еще в Петербурге вздумал сделать укрепление тебе оной деревни, с тем-то и приехал; а вот этот случай, слава богу, мне сделал, что я исполняю; подай же контракт.

   Нотариус. Постойте, я прочту, авось и этот вам годится. (Читает.) 1780 года октября в ... день я коллежской советник Епифан Добровидов сговорил дочь свою девицу Маланью за флота лейтенанта Калистрата Остромыслова, и даю ей в благословение святые образа да в приданое белье и платье, серебреной и золотой кузни посуды на две тысячи рублей да на покупку деревни тысячу рублей, всего на три тысячи рублей; к сей сговорной коллежской советник Епифан Добровидов руку приложил; во свидетельстве подписуюсь генерал граф Алексей Чистосердов.

   Граф. Да как же? вить тебе велено написать для Фомы Слюняева.

   Нотариус. Так, сударь, да я наперед узнал, что девица-та не с охотою за его милость пойдет (указывая на Фому), а при том некоторая птичка залетела и ко мне, в ухо шепнула, что мне из того будут барыши, то-то, сударь, я так и сделал.

   Граф. Хорошо, что на лад попал, а то б я тебя в ссылку управил. (К тетке.) Так знать тебе с своим Фомушкою убираться домой, вот назад ваша закладная, она ее не принимает.

   Хавронья. Да зачем же над моим внуком так играть господину Добровидову? это его затеи.

   Добровидов. Я вам присягну, что я того и не помышлял, да так провидение устроило для моей дочери, то и я уже согласен, подите обоймите меня. (Оба обнимают.)

   Остромыслов. Вы, милостивой государь, найдете во мне себе покорного сына, послушного раба и верного друга.

   Маланья. Я век буду за вас богу молить, равно и за графа.

   Фома (Карповичу). Поедем, дядька, домой, у нас, право, бабы лутче ее, они беспритворно ласкают, а здесь все обман.

   Хавронья. Что нам здесь, друг, в посмешище быть! я на старости вот до чего дожила, что мною ругаются; уедем.

   Карпович. Постой, сударыня, я вам доложу: за все ваши милости приношу мою нижайшую благодарность; а как Фома Поликарпович ныне не ребенок, может и без меня жить, а мне пора к должности привыкать, да время и жениться, а вот и невеста: я думаю (кланяясь Добровидову), вы дозволите Марине выттить за меня, мы с ней условились.

   Добровидов. С охотою, она достойная девка, право ты ею будешь доволен; Марина, согласна ли ты?

   Марина. Я все по воле вашей сделаю.

   Добровидов. Не по воле, да скажи, согласна ли.

   Марина. Согласна.

   Граф (обеих берет за руки). Вот славно! и другой марьяж поспел, поцалуйтесь. (Оба цалуются.)

   Карпович. Я, сударь, хочу в последние вам сказать, (к Фоме), чтоб вы старались не все при бабушке жить, а лутче служить и быть между людьми, отчего вы научитесь хорошему поведению и вперед можете быть хорошим кавалером.

   Фома. Полно болтать, я пойду в отставку.

   Граф. Вы, общество, смотрите, сколько воспитание придает человеку разума, хотя говорят, что чрез многое читание книг может понять; нет, мои друзья, хорошо теорию знать, но без практики худо; так-то и читать романы, нада видеть иногда и в действии их.

   Хавронья. Прощайте! я вам буду слуга за все ваши насмешки; уже плут и Карпович над нами насмеялся.

   Добровидов (к графу). Пора ж нам окончить начатое; так пойдем приготовлять к свадьбам; я сегодни обе хочу сыграть.

   Граф. Хорошо, пойдем.

   Нотариус. А мне что за работу?

  

  

  

   Текст печатается по сборнику "Российской феатр" (СПб., 1790, ч. XXXV), где эта комедия была опубликована.

   Стр. 372. Три - три - вид игры в ломбер (фр. tri).

   Стр. 373. Да как я вижу, он уже и в службе записан. В обход указов о недорослях, при преемниках Петра установилось обыкновение записывать дворянских детей чуть ли не с младенческих лет в рядовые с тем, чтобы ко времени их явки по возрасту на действительную службу они уже имели возможность числиться нижними чинами, капралами, сержантами.

   Стр. 374. Только положенной годовой оклад с пашпортов плотят. Недорослям, хотя и числившимся на "настоящей службе", но отпущенным домой "для окончания наук", жалованья ("оклада") не платили, а выдавали только ту сумму, которая нужна была для получения паспорта.

   Стр. 376. Пошел в поход под Чигирин. Поход под Чигирин состоялся в 1676 г. X. М. Слюняева, бабушка Фомушки, говорит, что ей "с небольшим десяток за сто", т. е. ей, повидимому, лет 112-113. Так как действие комедии происходит в начале 1770-х годов (см. в д. II, явл. 4 упоминание о том, что Остромыслов участвовал в Морейской экспедиции, состоявшейся в начале 1770-х годов), то воспоминания старухи Слюняевой о походе ее мужа под Чигирин не противоречат хронологии: очевидно, по замыслу Кропотова, старуха родилась в конце 1650-х годов, рано вышла замуж, и муж ее мог поэтому быть в Чигиринском походе 1676 г. См. ниже, прим. к стр. 403.

   Стр. 377. Безголосной дворянин. По "Учреждению о губерниях" (1775) только те дворяне пользовались правом голоса на дворянских губернских и уездных собраниях, которые по службе имели обер-офицерскнй чин (майора или надворного советника).

   Стр. 378. Выбираются в судьи. По "Учреждению о губерниях" дворянские собрания избирали судей для разбора гражданских дел между дворянами.

   Стр. 381. Сожжение флота турецкого в Морее. Во время битвы при Чесме (1770) русской эскадрой был сожжен весь турецкий флот.

   - Орлов - граф А. Г. Орлов-Чесменский (1737-1807), начальник Средиземноморской (Морейской) экспедиции.

   Стр. 387. Ливорно - Ливорно, порт в южной Италии; здесь была стоянка русского флота во время Средиземноморской экспедиции (1769-1774).

   Стр. 403. ...1780 года - здесь, очевидно, ошибка. В д. IV, явл. 1 Остромыслов говорит, что ему двадцать лет. Если ему столько лет в 1780 г., значит, он родился в 1760 г. и участвовал в битве при Чесме (1770) в чине офицера в возрасте ...десяти лет.