Короленко В.Г. "Была бы жива Россия!": Неизвестная публицистика. 1917-1921 гг.
Сост. и коммент. С. Н. Дмитриева.
М.: Аграф, 2002.
В свободной стране слово свободно.
Все в мире, как известно, относительно. Относительно тепло и холодно. Относительны порок и добродетель, относительны ум и чувство. Не может не быть относительна и свобода. Когда, например, одна большевистская газета, перечислив по именам идейных противников большевизма, воскликнула затем: "И эти люди еще живы", то все разумные люди понимали, что газета перешагнула за пределы свободы и ее подстрекательскому кликушеству место в сумасшедшем доме, а не на людях.
Да, все относительно. Нуль тоже есть абсолютное отсутствие тепла. Мы знаем, однако, что нам при нуле холодно. Один царский премьер-министр уверял французского корреспондента, что в России печать свободнее, чем где бы то ни было, а в это время полтавский губернатор закрыл своею властью умеренную газету, и сенат признал правильным это явное беззаконие. По мнению одних, это была все-таки "свобода", так как газеты даже "неблагонадежные", т. е. оппозиционные, все-таки существуют, другие считали, что это полное отсутствие свободы слова, и последние были ближе к истине, потому что власть делала все, что ей доступно, для подавления печати. Она останавливалась только у пределов возможного.
В 70-х годах прошлого столетия одно время говорили очень серьезно, что Александр II, раздраженный оппозиционным духом печати, решил ни более ни менее как закрыть все газеты, кроме "Правительственного Вестника". Но... его величеству всеподданнейше объявили, что даже самодержавному монарху это... недоступно. Почему? "Разве так трудно - написать указ о закрытии газет?" Нет, ваше величество, это не трудно... Но трудно сделать, чтобы этот удар не пал на нас самих.
Рассказывают, что когда-то могущественный датский король Канут Великий49 стоял на берегу моря. Начинался прилив, а в это время под рокот волн придворные льстецы уверили его, что ему повинуются даже стихии. Канут сказал приливу: "остановись" и остался на месте со всеми льстецами. Разумеется, стихия не остановилась, и многие придворные, наверное, схватили насморк.
Печать - та же стихия. У нее есть свои законы, есть свои приливы и отливы, подъемы и отступления, и подчиненные внутренним законам ума и чувства, тщетные усилия людей, тщетно берущих на себя - указывать этим приливам: остановись.
Правда ли это? Да, правда. Конечно, можно закрыть газету... Можно закрыть все газеты в данном городе, в части страны... Но прилива этим не остановить. И главное - трудно сделать, чтобы эта мера послужила на пользу тем, кто к ней прибегает.
Прежде всего - у современной печати есть двойная сила: как ни красноречиво слово, внезапное молчание бывает часто еще красноречивее. "Газета закрыта! И Другая, и третья!.. Закрыты все независимые газеты..." это можно сказать более выразительно, чем это молчание...
А затем - мне случалось уже отмечать, при царской власти, что, когда печатный станок смолкает, начинают стучать пишущие машинки в таком количестве, что этот скромный говор соперничает с изобретением Гутенберга...50
Итак, по моему глубокому убеждению, теперь, когда газета стала такой же потребностью, как хлеб и вода, когда не только образованные люди, но и рабочий, и солдат, и крестьянин жадно ищут каждый день независимую газету, - нужно много решимости, и я скажу - решимости беззаботной, чтобы отнять ее у общества и народа.
Даже перед великим Канутом не остановился прилив. Даже Александру II нельзя было остаться при одном "Петербургском Вестнике", и пришлось примириться с оппозицией. Потому, что уничтожить независимую печать вредно, а значит, вредно остаться без оппозиции...
А независимость это и значит, если не непременно фактическая оппозиция, то во всяком случае - возможность и свобода именно оппозиции.
Все относительно, в том числе и взгляды. Но это не значит, что правду можно предписывать и менять циркулярами от такого-то и по такое-то число, и что страна, где нельзя сообщить фактическую правду, может быть названа свободной...
Печать, сознающая свое достоинство, дорожит свободой взглядов. И там, где она вынужденно смолкает, - это молчание говорит о положении вещей громче и красноречивее сотен сенсационных статей.
9 мая 1918 г.
48. Публикуется по: Вольная мысль, 1918, No 2, 27 апреля (10 мая).
49. Короленко имеет в виду Кнуда I Великого, датского короля в 1018-1035 гг., под властью которого на короткое время объединились Дания, Англия и Норвегия.
50. Здесь писатель, по сути, говорит о таком явлении, всегда сопровождающем притеснения печати, как самиздат. Еще при царском режиме некоторые запрещенные статьи Короленко распространялись по стране в списках. То же самое повторилось после Октября. Особенно широкое "хождение" такого рода получили "Письма к Луначарскому" Короленко.