Гиппиус Зинаида Николаевна - Старая, новая и вечная

  

  

   З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)

   СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003

  

   О своей пьесе автору писать не полагается. Я, положим, думаю, что всякий разумный автор мог бы написать о своем произведении, которому минуло полтора десятилетия, самую разумную критическую статью; но меня занимает сейчас не пьеса, и не о ней я буду говорить.

   В этот жаркий вечер первого представления "Зеленого кольца", в большом театре на Монмартре, у "художественников" (пражан), многие из нас реально ощутили то, что разумом все мы знаем: ощутили пропасть, которая отделяет сегодняшних русских людей от всего бывшего 15 лет тому назад. Мы по-разному ощутили ее: молодые иначе, нежели старые; но реальность ощущения была, кажется, одинакова.

   "Зеленое кольцо" - пьеса о предвоенной молодежи, о самой юной, о тогдашних подростках. Пьеса вышла (кроме выдуманной фабулы) из моего общенья с петербургской молодежью того времени, с юными посетителями моих "воскресений".

   На Александринской сцене она была поставлена уже во время войны, и постановка эта сопровождалась очень смешными обстоятельствами; особенно теперь кажутся они смешными от далекости и допотопности. Одно то, что пьесу ставил и был ею увлечен - Мейерхольд... нынешний "почетный красноармеец".

   Было и другое: пьесу, уже одобренную директором, следовало, по форме, провести через "Театральный Комитет".

   Так как в петербургском комитете был членом Мережковский, мы послали ее (анонимно) в Москву. Отзыв тамошних "старичков" поверг всех нас в полное изумление: расхвалив пьесу литературно, они, однако, отвергли ее за... "безнравственность"! Мотивировка безнравственности - изумительная тоже: зачем молодые "читают Гегеля" и без особого почтения относятся к старшим.

   Затем случилось новое чудо в древнем петербургском быту: Мейерхольд апеллировал к Савиной. На этой пьесе произошло у них "примирение"; Савина сама пожелала играть в ней (это была ее последняя роль) и уж, конечно, не царице Александринки было считаться с формальностью каких-то "комитетов"! Случай этот помог мне ближе узнать Савину: очень интересная она была женщина! Помню ее и у нас, и у себя... Кажется, в рассказах, за столом, она была даже талантливее, чем на сцене...

   Помню наше путешествие с Блоком на репетицию, затем с Керенским - на генеральную. Помню и нарядный зал первого представления. Вот когда можно сказать: "одних уж нет, а те далече...". На сцене - Савина, Юрьев, Рощина-Инсарова, Домашева; в партере - Петербург военного времени, думцы, фигура едва седеющего Милюкова; выше - свежие личики моих "воскресных" друзей - гимназисток... Но довольно воспоминаний, ведь это все "на том берегу" пропасти.

   На том берегу - и московская студия "художников", где почти в то же время поставил пьесу незабвенный Стахович. Она шла там долго, чуть ли не 22 года.

   Мне не довелось видеть этой постановки. Нам присылали фотографии, просьбу приехать на сотое представление, - но разве можно было тогда поехать из Петербурга в Москву? Судя по отзывам (между прочим - жены Кокошкина, столь трагически погибшего перед Учредит. Собранием) - в Москве это была другая пьеса, так, что ее почти и узнать было нельзя. Оттого, должно быть, что играла ее подлинная молодежь, подлинные "семнадцатилетние": такова была задача Стаховича.

   И вот, в группе тех же "художников" той же студии, когда-то "москвичей", теперь "пражан" - стаховическая традиция (относительно данной пьесы) осталась.

   - Мы давно хотели ее поставить, - говорила мне г-жа Греч, игравшая в Москве - гимназистку, а теперь роль Савиной, - но мы не могли, пока не подобралась молодежь.

   Она подобралась. Подлинная сегодняшняя, - в парижском театре, показала нам "старую" молодежь, ту, которая была... когда-то; 15 лет (или 15 веков) тому назад. Молодежь петербургских "воскресений".

   В Париже, в эмиграции, "воскресенья" давно возобновились, как будто. "Как будто" - ибо это вовсе не они, вовсе не то. Многие из этих парижских "воскресников", новых, "не тех" и не юных, а только-только разве молодых, были вместе со мною на спектакле. Смотрели на "старых" молодых. Вот тут-то и ощутили мы, по-разному, но одинаково реально, какая пропасть - эти пятнадцать лет.

   С одним из теперешних молодых людей (самым молодым и самым, кажется, глубоким) мы вышли в антракте из театра на тротуар глухого монмартрского тупичка. Лицо моего спутника выражало самые невеселые чувства.

   - Знаете? - сказал он, - я погрузился в смертельное уныние. Как они, эти старые молодые, были счастливы! Как им, тогдашним нашим сверстникам, легко жилось! Все перед ними было ясно: чего хотеть, что любить. К жизни готовиться, учиться... Если война - ясно, что надо идти защищать Россию. А мы? Разве мы знаем, что нам, каждому, делать, куда идти, чему верить? Мы ничего не знаем, и все разделены...

   После спектакля, наш кружок и артисты сошли вместе, вниз, в небольшое, скромное кафе. На минуту мне показалось, что иллюзия сцены продолжается: так бурно весела и оживлена была эта юность, только что представлявшая юность "старую". Никто бы не сказал, что две очаровательные девушки-девочки (Корсак и Кедрова) не те два подростка, которых мы только что слышали и видели в пьесе. Может быть, они все и не думали, какую молодость играли: просто "молодость", вечную, ту, которая была в них самих, в их "сегодня".

   Но вперемежку с этой веселой молодежью, - артистами, - сидела другая нынешняя полумолодежь... наши парижские поэты-шоферы, студенты-маляры, художники, моющие витрины. Не от малярства же одного и шоферства так мрачны они, такие неподвижно-неловко-унылые у них лица, у давешнего моего, в тупичке собеседника и у других? Они почти не узнали старой России, почти забыли и знаемое; но - "почти", и потому живо ощутили, может быть, пропасть, разделяющую два берега.

   А для нас, много знающих, много помнящих, этот вечер был полон еще более сложными, иногда страшными, впечатлениями. Когда юность предвоенных годов поет свой гимн: "Вперед, нас зовет Небывалое!" - разве не жутко думать, что "небывалое-то" и действительно к ним пришло, - но какое?

   Кто из них, тогдашних, в каком ледяном походе или в застенке Чека сложил голову? Кто в Соловках погиб? Кто мыкается на чужбине, а кто преждевременно состарившись, голодный и раздетый, еще по России влачится? А кто-нибудь, может, и врагу передался?

   Странно, необыкновенно как-то, было минутами глядеть на сцену: точно с того света, зная будущее, глядим на людей, которые в это будущее верят, радуются ему, ждут, - не подозревая, каким оно явится...

   А все-таки, все-таки - насколько правее и праведнее надежды юности старой, веселье новой нежели вот это уныние, которое так часто овладевает теперь молодыми сердцами. Пропасть? Да, через нее, конечно, не переступишь. Но вечная правда молодости в том, что она всегда смотрит вперед, всегда верит в будущее чудесное, "небывалое", идет к нему навстречу, ищет его. "А чего нельзя найти, того нельзя и искать", - сказал Вл. Соловьев. Во все времена молодость стремилась к "небывалому", и лишь поэтому мир и жив еще, что она иногда его, - настоящее! - находила.

   Кто скажет, что для сегодняшней нашей молодежи все пути отрезаны? Для той, может быть, которая унывает, завидует и жалуется: "мы попали в щель истории...". Но ведь есть другая, и "гимн" ее все тот же:

  

   О "молодости, правде и воле" -

   Вперед,

   Нас зовет

   Небывалое!

  

  

   В те самые дни, когда юные "пражане" воскресили московскую студию в Париже, мы получили толстое письмо из Варшавы: артист Худ. Театра г. Васильев воскресил эту Студию и там. К письму были приложены снимки отдельных сцен из "Зеленого кольца" и всей труппы, - очень многочисленной. Совершенно так же, как у пражан (и как было в Москве у Стаховича), в варшавской Студии артисты - сама юность. Очевидно, этот принцип, для данной пьесы, - (молодость актеров) - и есть самый верный; о нем мне писали и из Лондона, где тоже есть русская Студия. По фотографиям трудно судить о варшавской постановке, хотя некоторые снимки очень характерны; по отзывам же, до нас дошедшим, молодые артисты с честью выдержали свое первое испытание. Я не сомневаюсь: они так же молоды, как пражане, значит с такой же искренностью и верой (может быть, и не тщетной?) могут повторить слова "вечной" юности:

  

   ...Вставайте, живые, идите за нами!

   Приблизилось время ответное...

  

  

   Впервые: Сегодня. Рига, 1933. 16 июля. No 194. С. 3.

   "Зеленое кольцо" - пьеса Гиппиус, созданная в 1916 г., была исполнена 5, 8 и 12 июня 1933 г. пражской группой МХТ в театре Монси в Париже.

   Савина (Подраменцова) Мария Гавриловна (1854-1915) - артистка Александрийского театра (с 1874 г.) в Петербурге.