Политика и поэзия
(Доклад, прочитанный на вечере стихов "Перекрестка")
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003
Что самое трудное? Невозможно сказать. Слишком их много, трудных вещей. Но вот нечто, если и не самое трудное, то очень. Это - отделить какое-нибудь слово от привычного понятия. Взглянуть на него свежими глазами.
Привычка такое дело, что мы, зачастую, не даем себе и труда остановиться, подумать: да что, в сущности, мы под таким-то словом разумеем? Например, "поэзия". Все знают, что такое поэзия. Знают? Нет, просто тянется за словом цепь ассоциаций, с незапамятных времен к нему приклеенная. Или - и. Сейчас же другой ряд ассоциаций, других, и так же плотно приклеенных. Если попросить у обыкновенного, среднеинтеллигентного человека более точных определений, вряд ли что выйдет. Из политики получится или нечто смутное (да и правда: где она начинается, где кончается?), или безнадежно узкое. С поэзией - лучше, ведь смутное тут даже обязательно. А в самом общем - так: политика и политики - это на земле, поэзия и поэты - на воздухе, над землей, хоть на вершок, а лучше на аршин, а еще лучше - на сажень и более. Чем выше, тем поэтичнее.
Отсюда естественный вывод: политика - одно; поэзия - другое; до такой степени другое, что и говорить о них вместе, рядом, не подобает.
Представления - примитивные, но они живут и так в привычку въелись, что мы их почти не замечаем. Но чувствуем себя удобно. Вот главный яд привычек: нет охоты нарушать удобство. И как упрямы такие представления! Совсем недавно кто-то сказал мне: "По-моему, X. нисколько не поэт". Отчего же? спрашиваю. Мало эмоций. Поэзия - это эмоциональность. В другой раз, среди оживленного разговора на общественные темы, сидящий рядом говорит мне тихонько: "Не понимаю, как вы можете и стихи писать, и политикой интересоваться". Опять спрашиваю: но отчего же? Ответ уклончивый и тем более ясный: "Конечно, ваши стихи более философичны, нежели эмоциональны... Но и философия...".
Да, да, и это известно: философия тоже, как политика, к поэзии отношения не имеет... Но оставим пока философию. Довольно с нас и политиков с поэтами. Однако, чтобы рассуждать дальше, попробуем перевернуться. Попробуем представить себе на минуту, что никаких готовых решений насчет политики и поэзии не имеется. Просто - есть люди, очень разные, дела у них тоже разнообразные, и есть времена, т. е. цепь времен, которая называется историей.
Сегодняшнее звено это цепи, - наша современность, - очень благоприятствует пересмотру отношений между политикой и поэзией. Сегодня особенно неразличимы границы политики; стерлись, размазались, - если не всегда были, как экватор и меридианы, линиями воображаемыми. Да и сама "политика" сделалась каким-то мелко-сложным хаосом; люди политические в нем бессильно завиваются. Если они еще думают, что "делают" политику, то напрасно: они делать ничего не могут. Я не говорю, что политику не нужно делать; напротив, очень нужно; только сегодняшние-то политики "старого образца" выродились; так выродились, что уже ни одного большого и настоящего между ними нет. Есть влезшие на ходули. На ходулях такой "политик" кажется выше, а в сущности - был бы только смешон, не будь он так вреден. Судя даже не с моральной точки зрения (оставим мораль в стороне), а с точки зрения ценностей, какую, например, ценность представляют ходули большевиков или другие - Гитлера? Маленький Сассо и маленький Адольф, разве оба они не смешны и не вредны? И разве от ходуль стали политиками настоящими?
Не стали и не станут, куда бы еще ни взобрались и как бы еще ни увеличили хаоса своими "удачами". Им, - как, впрочем, нынешним политикам без удач и без ходуль, - не хватает очень важных вещей для настоящей политики.
Чего же, например? Что необходимо человеку - политику настоящему? (Подчеркиваю: настоящему.) Я скажу, - что; и думаю, спора не будет. Такому политику нужно иметь, в виде плюса к специальным дарованиям, во-первых - дар воображенья; во-вторых - при широком, синтезирующем взгляде на мир, - волевую интуицию; ему нужно вдохновенье, или, иными словами, нужно знать полноту ощущения данной минуты.
Но "полнота ощущения данной минуты" - есть, по Баратынскому, определение поэзии. Не ясно ли, что политике, чтобы быть настоящей, не хватает поэзии? Все сводится к "поскольку - постольку". Поскольку в политике есть и поэт, постольку он настоящий политик.
Совершенно то же получится, если мы начнем обратно, - с поэзии. Ясно, в наше время, что поэт старого, полувыдуманного, образца, - не настоящий поэт; и ясно, чего ему, для настоящего, не хватает. Не хватает, как и политику, только другого. В виде плюса к специальным дарованиям, поэт, - ощущая себя в цельности, - должен, в то же время, ощущать себя частью целого с полнотой ответственности перед этим целым. Поэту необходимо сознательное и волевое отношение к реальной человеческой жизни, к человеческой мысли и к понятию свободы. Все это - до готовности свободно изменять самые формы своего творчества, не изменяя, конечно, ни ему, ни себе внутренно (например, сменить слово делом, или их соединить).
Беру лишь главное, общее; но и его довольно, чтобы увидеть: настоящему поэту нужны атрибуты политика. Поскольку в поэте есть и политик, постольку он настоящий поэт.
Да бывало ли когда-нибудь иначе? Кто назовет мне настоящего поэта, все равно большого или маленького (бывают настоящие и маленькие), чья поэзия и он сам были бы - не то, что совсем вне политики (этаких и не стоит искать), а хоть отдаленно и едва-едва с ней соприкасались? Пожалуйста, отыщите хоть одного. Для моих же утверждений примеров сколько я захочу. И даже если я буду брать узко, поэтов только стихотворцев, и оставлю в стороне примеры слишком явные, резкие, вроде Шенье, Ламартина, Пеги, нашего Некрасова и, тоже настоящего поэта - Поля Клоделя. Но кто скажет, что не было политика в Данте? Или в Гёте? Или в Ибсене? Или в наших, от Блока и Гумилева (toute proportion gardé {сохраняя все пропорции (фр.).}) до Лермонтова и Пушкина? Тут, кстати, приведу отзыв о Пушкине его ценнейшего собрата и современника: "...Когда он (Пушкин) говорил о политике, внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений... Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта... Он любил обращать рассуждения на высокие предметы, религиозные и общественные, о коих соотечественники его, казалось, и понятия не имели. Очевидно, поддавался он внутреннему преобразованию".
Это отзыв поэта, который и сам лучший мой пример: Мицкевича. Или его поэзия не настоящая? А если настоящая, - уж не скажут ли, что в ней, и в нем самом, не было политика?
Была; так же, как в политическом гении Наполеона была поэзия, а в нем самом - поэт.
Прибавлю, в скобках: иные говорят, что политика Наполеона была не политика. Я не хочу и возражать; просто остаюсь с разумным большинством, думающим иначе. Господи Боже мой! Хоть бы крупица этой наполеоновской "неполитики" попала в головы политикам из Лиги Наций!
Здесь - закрываю скобки... а впрочем - нет: предчувствую еще одно возражение, или замечание; надо на него ответить. А как же, спросят меня, наши-то недавние русские "политики"? Будь они обыкновенными реальными политиками, без всяких "плюсов", без возвышенного идеализма - с Россией, пожалуй, и не случилось бы того, что случилось... как раз тогда, когда они действовали. Да, правда. Правда, что в роковой момент у власти находилась группа политиков, типичная в известном смысле, и - проиграла. Только не правда, - и я очень прошу это заметить, - не правда, что идеализм и прекраснодушие - поэзия: к поэзии они отношения не имеют. Политику они ничего не прибавляют, напротив: дают не плюс, а минус. Не прибавляют ничего и поэту; но поэту могут прощаться. Политику же не прощаются никогда.
Все ли поняли это, после тяжелого урока? Увы, многие из наших политиков и здесь еще остаются на страже своих ортодоксальных развалин. Не видят, что уж и сами им подобны. Но есть, слава Богу, другие, и даже из той группы русских политиков, - "бедных рыцарей", - о которой мы говорили. Пример - Керенский. О нем можно сказать слогом Мицкевича и Вяземского, что "очевидно, поддается он внутреннему преобразованию". К слову "свобода" у него как будто нет старого, слепо-эмоционального, идолопоклонства; при первых буквах д-и-к (о слово жупельное, диктатура!) он не дрожит, как было предписано; и, думается, понимает теперь, что действительно нужен политику вот этот плюс: "полнота ощущения данной минуты...", т. е. поэзия, по Баратынскому. Иной раз от нее зависят последние решения.
Нужно ли все это - теперь? Не поздно ли? Нет, никогда не поздно делать пересмотр старого, отрываться от старых привычек. Что касается нашего вопроса, - о связи политики и поэзии, - то я отлично понимаю, как он труден. Тут мало отказаться от давней привычки, тут надо еще преодолеть новые впечатления. Вот, в советской России поэзия очень тесно связана с политикой. Если не все политики - поэты, то поэта без политики там не бывает. Уж не о такой ли связи я говорю?
Только зная темнящую силу внешних впечатлений, касаюсь я этой стороны вопроса. Да вопроса тут, в сущности, и нет. Кто имеет хоть самое первичное понятие о том, что такое "поэзия", тот не может не почувствовать, что в самом слове уже заключено другое, - свобода. Свобода не атрибут поэзии, но самый ее исток. Если она оторвана от истока - на ней печать смерти, какими бы атрибутами ее насильственно ни снабжали. И не только поэзию убивает эта, советская, "связь" с политикой: она убивает и самих поэтов. Вспомним хотя бы страшное письмо Блока, незадолго до смерти: "...Сейчас у меня ни души, ни тела нет... Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка...".
После этого - нужны ли еще оговорки, что не о советской связи поэзии с политикой идет речь? И уж если выбирать, - пусть лучше будут голоэмоциональные поэты, с одной стороны, и короткодумные политики - с другой, без малейшего сообщения. Все лучше этих человекоубийственных гримас, - московских экспериментов.
К счастью, жизнь не ставит нас перед подобными выборами. И поэзию, - коренной исток ее, - не так-то легко уничтожить. Там подсушат, - здесь пробьется.
С русской зарубежной "поэзией" я имею довольно близкое соприкосновение. Постоянно вижу, - и это в течение годов, - почти всех здешних поэтов, более или менее молодых. Так как они близки и дружественны, мне хотелось бы в каждом видеть настоящего. Не скрою, что пользуюсь иногда, при наблюдении, и этим "оселком": а сколько в данном стихотворце, в его стихах, - "политизма"? Я не смущаюсь, если он там пока и неуловим, даже для меня: завтра может явиться что-то, что не сделает эти стихи в грубом смысле "политическими" (храни нас Бог от таких!), а лишь зажжет внутри тайный, живой огонек. Один из тех огней, которыми горит поэзия - настоящая.
Несколько больше смущает меня какое-нибудь неожиданное замечание, вроде: "Как вы можете писать стихи и интересоваться политикой?" или: "Я глубоко равнодушен ко всем большевикам и небольшевикам". Но и это, в конце концов, пустяки, случайное настроение, - только. Потому что я знаю главное, очень важное. Знаю, что и тут, - и даже в этом частичном вопросе, насчет поэзии - политики, - уже идет серьезный пересмотр старого. Сам по себе пересмотр не означает, что новое найдено; только надежду дает на это, потому что без пересмотра нового найти нельзя.
Хочу прибавить еще два последних слова: чтение стихов с эстрады, которое мы сейчас услышим, не такая безобидная вещь: большею частью оно вредит стихотворению и автору. Самое ценное, внутреннее, ускользает от слушателя.
Редко бывает иначе. В стихах так называемых "эстрадных" и ускользать нечему. Понимаются же стихи - лишь ранее известные, когда их читает известный и любимый автор: так случалось с Блоком. Да и как, в самом деле, слушая новое стихотворение нового автора, сразу, в полторы минуты, понять, что оно - настоящее, и понять почему настоящее?
Но если не понять - почувствовать, угадать все-таки можно. Среди сегодняшних молодых поэтов настоящие есть: это я знаю. Посмотрим, угадают ли их, почувствуют ли. И - как почувствуют.
Впервые: Меч. Варшава, 1934. 27 мая. No 3-4. С. 5-7. Вечер "Перекрестка" состоялся 17 марта 1934 г.
"полнота ощущений данной минуты" - цитата из Е. А. Баратынского восходит к "Материалам для биографии Е. А. Баратынского" (Баратынский Е. А. Сочинения. 4-е изд. Казань, 1884. С. 481).
Шенье Андре Мари (1769-1794) - французский поэт. Казнен якобинцами.
Ламартин Альфонс (1790-1869) - французский писатель-романтик.
Пеги Шарль (1873-1914) - французский поэт.
отзыв... Мицкевича - во французском журнале "Le Globe" в некрологе "Пушкин и литературное движение в России" (1837).
Лига Наций (1919-1946) - международная организация, созданная для развития сотрудничества между народами. СССР входил в нее в 1934-1939 гг.
страшное письмо Блока - письмо К. И. Чуковскому 26 мая 1921 г.