H. С. Гумилев: pro et contra / Сост. и прим. Ю. В. Зобнина. - СПб.: РХГИ, 2000.- (Русский путь).
Наши отцы и деды презирали пышную внешность версификации, но это имело хорошие стороны: в примелькавшихся одеждах терялось обычное и тусклое, душевно большое умело себя выкричать.
Наше время воскресило культ формы. Ставшее банальным наследие недавней старины предано насмешке, властителями опять возглашены гении давнего прошлого. Бесконечно изощрены рифмы и размеры. Пишутся специальные исследования о лирическом ритме.
Что же открылось на этих новых путях? За яркостью формы - пустота души, которой нечего сказать. За пестрыми обложками стихотворных сборников - вялость и бедность, бескровная изысканность, утонченность без тонкости.
За пестрой обложкой книги Н. Гумилева больше 150 страниц стихов. Здесь и античность, и средневековье, и Азия, и Африка, и раджи, и маги, и маркизы, и конквистадоры и больше 60 разных зоологических названий, - нет только биения живого сердца. Здесь все необычайно: тропический полдень - полярный холод - легенда - сказка, но увы! это внешняя необычайность. Под каждой расцвеченной личиной - слишком обычное лицо равнодушного эстета. Кажется, вот сейчас оживится, зажжется, явит душу это лицо (иные страницы "Жемчугов" будят эту надежду: - "Орел", "Сон Адама" в конце), вот грандиозная сказка "Карабас", но уже на следующей странице:
Что же тоска нам сердце гложет? Что же пытаем бытие? Лучшая девушка дать не может Больше того, что есть у нее1.
Здесь и вялость, и дерзкая развязность. Ученик бесстрастного Брюсова, Гумилев умеет улыбаться, но у него неприятная и нечистая улыбка. Гумилев пишет балладу о Христе2, одно из своих стихотворений он кончает: "потому, что я люблю тебя, Господи"3, но мы не верим его религиозности. Если бы это была правда, он бы не мог написать "все мы смешные актеры в театре Господа Бога", "Дева Мария довольна, смотрит склоняясь в либретто" (с. 37) {Страницы проставлены автором статьи по первому изданию "Жемчугов" (ред.).}4. Не стал бы щеголять ребяческим демонизмом (Адам. Портрет мужчины).
И разве не характерно, что в книге молодого поэта почти нет любовных мотивов, а если есть - это и холодно, и не просто, и не свое. Тютчев сказал о любви вещие слова: "и роковое их слиянье, и поединок роковой". Тема "поединка" у Брюсова и исчерпана и искажена, а на пути от Брюсова к Гумилеву роковой поединок выродился в какой-то английский бокс. И когда читаем у Гумилева, что "стоны любви будут стонами мук, поцелуи - окрашены (!) кровью"5 - это нас уже не трогает. А все-таки один женский образ из "Жемчугов" должен запомниться! Это образ девушки, к которой ласкается кенгуру, и которая в конце стихотворения восклицает:
Я хочу к кому-нибудь ласкаться,
Как ко мне ласкался кенгуру! (с. 34)6
Быть может эти строки - лучший образец того зоологического направления, которое приняла любовная лирика современности.
Целый отдел книги посвящен смерти. Но читаем: "И будет страшен труп забытый, как пес, раздавленный быком", - и нам не очень страшно. А в том месте, где умирающий слушает треск собственных костей (с. 6), становится даже весело7.
Впрочем, зачем Гумилеву любовь и смерть? Темы его и так неисчерпаемы. Из тысячелетий мировой истории затронуто едва несколько столетий. Почти не использована Австралия. Многие животные породы не упомянуты ни разу.
А ведь не под тропиками и не у полюсов, а в любом уголке нашей родины любят, молятся, гибнут и тянутся к свету людские души. Но что знает об этом Гумилев?
Хуже всего, что пустота содержания в "Жемчугах" скрыта нарядной тканью не безукоризненной ценности, и золото его убора - часто фальшивое золото.
Наряду с ловко придуманными рифмами (Гектор - нектар, былое - алоэ, флейте - налейте) и недурными ассонансами встречаются ассонансы совершенно безвкусные (юности - тоску нести)8. Очень слаба музыкальная сторона стихов, нагромождение согласных делает их подчас непроизносимыми (обовьет, как тканью, уходишь в славе, загорелось в сдвинутых бровях)9. Иные строчки памятны своим комизмом ("На руке моей перчатка, и ее я не сниму". "Музы! в сонете-бриллианте странную тайну отметьте, спойте мне песню о Данте и Габриэле Росетти". "Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя". "Ты плачешь? послушай: далеко на озере Чад изысканный бродит жираф")10. Лучшая характеристика поэзии Гумилева в четырех строках его стихов:
У нас, как точеные руки,
Красивы у нас имена,
Но мертвой, мучительной скуке
Душа навсегда отдана11.
Печ. по: Против течения, 8 декабря 1910 (No 8). С. 2.
Под псевдонимом "Росмер", вероятнее всего, выступил Василий Васильевич Гиппиус (1890-1942), поэт, переводчик, критик, литературовед. Вас. Bat. Гиппиус вступил в "Цех поэтов", что не помешало ему и в дальнейшем независимо (и подчас неприязненно) судить о гумилевском творчестве. Н. А. Богомолов высказывал предположение, что в данном случае постоянный псевдоним Вас. Вас. Гиппиуса "Росмер" был использован С. М. Городецким, см.: Соч 1, с. 497.
1 Из ст-ния Гумилева "Путешествие в Китай".
2 Имеется в виду ст-ние Гумилева "Христос".
3 Имеется в виду ст-ние Гумилева "Заводи".
4 Из ст-ния Гумилева "Театр".
5 Из ст-ния Гумилева "Это было не раз".
6 Из ст-ния Гумилева "Кенгуру. Утро девушки".
7 Имеется в виду ст-ние Гумилева "Камень".
8 Упоминаются фрагменты из ст-ний Гумилева "В пустыне", "Царица", "Беатриче", "Старина".
9 Упоминаются фрагменты из ст-ний Гумилева "Волшебная скрипка", "Поединок", "Император Каракалла".
10 Из ст-ний Гумилева "Перчатка" (в первой редакции - "На руке моей перчатка..."), "Беатриче", поэмы "Озеро Чад". "Из ст-ния Гумилева "Ты помнишь дворец великанов..."