Флобер Гюстав - Искушение святого Антония

сти! Сделай его острым, долгим, беспредельным! Пора! к делу!

   С силой хлещет себя.

   Ай! нет, нет! прочь жалость!

   Возобновляет бичевание.

   О! о! о! каждый удар раздирает мне кожу, рассекает мне все тело. О, как ужасно жжет!

   Э! вовсе это не страшно! что тут такого? Мне даже кажется...

   Антоний останавливается.

   Ну же, трус, ну еще! Так, так! по рукам, по спине, по груди, по животу, всюду! Свищите, плети, впивайтесь в меня, раздирайте меня! Пусть капли крови моей брызнут до звезд, пусть кости мои затрещат, жилы мои обнажатся! Клещей сюда, дыбу, расплавленного свинца! Мученики не то еще испытали! ведь правда, Аммонария?

   Тень рогов дьявола появляется снова.

   Меня бы могли привязать к столбу, рядом с тобой, лицом к лицу, у тебя на глазах, и я бы вторил твоим крикам стонами; и наши страдания слились бы, наши души смешались бы друг с другом.

   Яростно бичует себя.

   Вот, вот! за тебя! еще! зуд пробегает по мне. Какая мука, какое наслаждение! словно поцелуи! Мозг тает во мне! умираю!

   Он видит прямо перед собой трех всадников верхом на онаграх, в зеленых одеждах, с лилиями в руках, и все на одно лицо.

   Антоний оборачивается и видит трех других подобных же всадников, на таких же онаграх, в той же позе.

   Он отступает. Тогда онагры - все сразу - подвигаются на шаг и трутся мордами о него, стараясь куснуть его одежду. Раздаются крики: "Сюда, сюда, здесь!" И в расселинах горы показываются знамена, головы верблюдов в красных шелковых уздечках, навьюченные мулы и женщины в желтых покрывалах, сидящие верхом по-мужски на пегих лошадях.

   Запыхавшиеся животные ложатся, рабы бросаются к тюкам, развертывают пестрые ковры, раскладывают на земле блестящие предметы.

   Белый слон, в золотой сетчатой попоне, подбегает, тряся пучком страусовых перьев, прикрепленных у него к лобной повязке.

   На его спине, в подушках из голубой шерсти, скрестив ноги, полузакрыв веки и покачивая головой, сидит женщина, одетая столь ослепительно, что вся сияет лучами. Толпа простирается ниц, слон подгибает колена, и

   соскальзывая по его плечу, спускается на ковры и направляется к святому Антонию.

   Платье из золотой парчи, с оборками из жемчуга, агатов и сапфиров, на равном расстоянии одна от другой, стягивает ей талию узким корсажем, украшенным цветными нашивками, изображающими двенадцать знаков зодиака. Она в очень высоких сапожках; один из них черный и усеян серебряными звездами с полумесяцем, другой же белый, покрыт золотыми крапинками с солнцем посредине.

   Широкие рукава, отделанные изумрудами и птичьими перьями, позволяют видеть маленькую округлую руку в эбеновом браслете у кисти, а у ее пальцев, унизанных кольцами, ногти такие острые, что кончики их почти похожи на иглы.

   Плоская золотая цепь, проходя под подбородком, подымается вдоль щек, закручивается спиралью вокруг прически, посыпанной голубым порошком, затем, опускаясь, касается плеч и прикреплена к брильянтовому скорпиону, который вытянул язычок между ее грудей. Две крупных желтоватых жемчужины оттягивают ей уши. Края ее век окрашены в черный цвет. На левой скуле у нее коричневая родинка; и она дышит, открыв рот, как будто корсет ее стесняет.

   Идя, она помахивает зеленым зонтиком с ручкой из слоновой кости, увешанным позолоченными колокольчиками, и двенадцать курчавых негритят несут длинный шлейф ее платья, а обезьяна держит его за край, приподнимая его время от времени.

   Она говорит:

   Ах, прекрасный отшельник! прекрасный отшельник! сердце мое замирает!

   Я так топала ногой от нетерпения, что у меня появились мозоли на пятке, и я сломала себе один ноготь! Я посылала пастухов, которые стояли на горах, держа ладонь над глазами, и охотников, которые выкликали твое имя по лесам, и соглядатаев, которые обегали все дороги, спрашивая каждого встречного: "Видели вы его?"

   Ночью я плакала, повернувшись лицом к стене. Слезы мои под конец проточили две дыры в мозаике, как лужицы морской воды в скалах, ибо я люблю тебя. О, да: люблю!

   Берет его за бороду.

   Смейся же, прекрасный отшельник! смейся! я очень веселая, ты увидишь. Я играю на лире, я пляшу, как пчела, и я знаю многое множество рассказов, один забавнее другого.

   Ты и не воображаешь, как долог был наш путь. Вон онагры моих зеленых скороходов, - они лежат мертвые от усталости.

   Онагры растянулись на земле без движения.

   Три долгих луны они бежали ровным шагом, с кремнем в зубах, чтобы рассекать воздух, все время вытянув хвост, все время не разгибая колен и все время вскачь. Других таких не сыскать! Они достались мне от деда по матери, императора Сахариля, сына Якшаба, сына Яараба, сына Кастана. Ах! если б они были живы еще, мы запрягли бы их в носилки, чтобы быстро вернуться домой! Но... что ты?.. о чем ты думаешь?

   Она всматривается в него.

   Ах, когда ты будешь моим мужем, я разодену тебя, я умащу тебя благовониями, я удалю с тебя волосы.

   Антоний стоит неподвижно, как столб, бледный, как смерть.

   Ты словно печален; или жаль своей хижины? Но я же все покинула для тебя, - даже царя Соломона, а он ведь так мудр, у него двадцать тысяч военных колесниц и прекрасная борода! Я принесла тебе мои свадебные подарки. Выбирай!

   Она прохаживается между рядами рабов и товаров.

   Вот генисаретский бальзам, фимиам с Гардефанского мыса, ладан, киннамон и сильфий, хорошая приправа к соусам. Есть тут и ассурское шитье, и слоновая кость с Ганга, и элизский пурпур; а в этом ящике со снегом - бурдюк халибона, отборного вина для царей ассирийских, - и его пьют не разбавленным из рога единорога. Вон ожерелья, аграфы, сетки, зонтики, золотой ваазский порошок, касситер из Тартесса, пандийское голубое дерево, исседонские белые меха, карбункулы с острова Палесимояда и зубочистки из волос тахаса - вымершего зверя, находимого под землей. Эти подушки из Емафа, а бахрома для плаща - из Пальмиры. На этом вавилонском ковре есть... но подойди же! подойди же!

   Она тянет святого Антония за рукав. Тот противится. Она продолжает:

   Эта тонкая ткань, что потрескивает словно искры под пальцами, - знаменитый желтый холст, привезенный купцами из Бактрии. Им требуется сорок три переводчика в их путешествии. Я прикажу сшить тебе из него одежды, которые ты будешь носить дома.

   Отстегните крючки у футляра из сикомора и дайте мне ларец слоновой кости, что на спине у моего слона!

   Из ящика вынимают что-то круглое, обернутое в покрывало, и подают ларчик резной работы.

   Хочешь ты щит Джян-бен-Джяна, того, что построил пирамиды? Вот он! Он сделан из семи кож дракона, положенных одна на другую, скрепленных алмазными винтами и дубленных желчью отцеубийцы. Он изображает с одной стороны все войны, какие происходили со времен изобретения оружия, а с другой - все войны, какие произойдут до конца мира. Молния отскакивает от него, как пробковый мяч. Я надену его тебе на руку, и ты будешь брать его с собой на охоту.

   Но если бы ты знал, что у меня в маленьком ящике! Поверни его, попытайся открыть! Это никому не удается; поцелуй меня - я скажу тебе - как.

   Она берет святого Антония за обе щеки; тот отталкивает ее, простирая руки.

   То была такая ночь, что царь Соломон потерял голову. Наконец мы заключили договор. Он поднялся и выходя крадучись...

   Она делает пируэт.

   Ах! ах! прекрасный отшельник! тебе не узнать этого! тебе не узнать этого!

   Она помахивает зонтиком, и все колокольчики на нем звенят.

   Чего только нет у меня еще, э! У меня есть сокровища, запертые в галереях, где теряешься, как в лесу. У меня есть летние дворцы, сплетенные из тростников, и зимние дворцы черного мрамора. Посреди озер, обширных, как моря, у меня есть острова, круглые, как серебряные монеты, сплошь покрытые перламутром, а берега их звучат точно музыка при плеске теплых воли, катящихся по песку. Мои кухонные рабы берут птиц из моих птичников и ловят рыбу в моих садках. У меня резчики сидят, не вставая, и вырезают мои изображения на твердом камне; литейщики, задыхаясь, отливают мои статуи; мастера благовоний смешивают сок растений с уксусом и трут мази. У меня швеи кроят ткани, ювелиры работают над драгоценными изделиями, искусницы изобретают мне прически, а тщательные художники поливают мои панели кипящей смолой, охлаждая ее опахалами. Моих прислужниц хватило бы на целый гарем, а евнухов - на целое войско. Мне подвластны войска, мне подвластны народы! В сенях моего дворца - стража из карликов, и у них за спиной трубы из слоновой кости.

   Антоний вздыхает.

   У меня упряжи газелей, квадриги слонов, сотни пар верблюдов, и кобылицы с такой длинной гривой, что ноги их путаются в ней, когда они скачут, и стада с такими широкими рогами, что перед ними вырубают леса, когда они пасутся. У меня жирафы гуляют в садах и кладут головы на край моей крыши, когда я дышу свежим воздухом после обеда.

   Сидя в раковине, влекомой дельфинами, я объезжаю гроты, слушая, как падает вода со сталактитов. Я направляюсь в страну алмазов, где маги, мои друзья, предлагают мне выбирать лучшие; затем я выхожу на берег и возвращаюсь домой.

   Она издает резкий свист, и большая птица, спускаясь с небес, падает на ее прическу, осыпая с нее голубой порошок

   Ее оперение оранжевого цвета кажется составленным из металлической чешуи. Головка с серебряным хохолком обладает человеческим лицом. У нее четыре крыла, ястребиные лапы и огромный павлиний хвост, который она распустила за собой.

   Она хватает клювом зонтик царицы, слегка покачивается, пока не приходит в равновесие, затем, вся взъерошившись, остается неподвижной.

   Благодарю, прекрасный Симорг-анка! ты указал мне, где таится влюбленный! благодарю, посланник моего сердца!

   Он быстр, как желание. За день он облетит весь мир. Вечером возвращается, садится в изножии моего ложа, рассказывает мне про то, что видел, - про моря, проносившиеся под ним с рыбами и кораблями, про большие голые пустыни, которые созерцал с высоты небес, и про склонившиеся нивы в полях, и про деревья, растущие на стенах покинутых городов.

   В томлении ломает руки.

   О! если бы ты захотел, если бы ты захотел!.. У меня есть павильон на мысу посредине перешейка между двух океанов. Он облицован по стенам стеклом, пол выложен черепахой, а двери выходят на четыре стороны света. Сверху я вижу, как возвращаются мои корабли и люди подымаются на холм с ношами на плечах. Мы спали бы на пуху мягче облаков, мы пили бы прохладные напитки в коже плодов и смотрели бы на солнце сквозь изумруды! Приди!..

   Антоний отступает. Она приближается и говорит раздраженно:

   Как? ни богатство, ни игривость, ни влюбленность на тебя не действуют? Что же тебе надо, а? Хочешь ты тогда женщину похотливую, жирную, с хриплым голосом, с огненными волосами и пышным телом? Предпочтешь ты тело холодное, как кожа змеи, или же большие черные глаза, темнее мистических пещер? ну, гляди, каковы у меня глаза?

   Антоний против воли смотрит на них.

   Всех тех, кого ты встречал, начиная с уличной девки, поющей под фонарем, до патрицианки, обрывающей лепестки роз с высоты носилок, - все образы, виденные тобой, все грезы твоих желаний - проси их! Я не женщина: я - целый мир! Стоит моим одеждам упасть - и ты откроешь во мне тайну за тайной!

   Антоний щелкает зубами.

   Положи палец на мое плечо, - и точно огненная струя пробежит по твоим жилам. Обладание малейшей частью моего тела наполнит тебя более сильной радостью, чем завоевание целой империи. Приблизь уста! У моих поцелуев вкус плода, который растает в твоем сердце! Ах! как ты забудешься под покровом моих волос, как упьешься моей грудью, как изумишься моим рукам и ногам, и, спаленный моими зрачками, в моих объятиях, в вихре...

   Антоний творит крестное знамение.

   Ты презираешь меня! прощай!

   Она удаляется, плача; потом возвращается.

   Уверен? такую красавицу!

   Она хохочет, а обезьяна, поддерживающая край ее платья, приподнимает его.

   Ты раскаешься, прекрасный отшельник, ты будешь стонать! ты заскучаешь! а мне все разно! ля-ля-ля! ох! ох! ох!

   Она уходит, закрыв лицо руками, вприпрыжку на одной ноге.

   Перед святым Антонием тянутся рабы, лошади, дромадеры, слон, служанки, вновь навьюченные мулы, негритята, обезьяна, зеленые скороходы со сломанными лилиями в руках; и царица Савская удаляется с судорожными всхлипываниями, похожими не то на рыдания, не то на хохот.

  

  

   Когда она исчезает, Антоний замечает на пороге своей хижины ребенка.

   "Это, верно, один из слуг царицы",

   думает он.

   Ребенок ростом с карлика, но коренаст как Кабир, кривобок, несчастный на вид. Седые волосы покрывают его чудовищно большую голову; и он дрожит от холода в своей жалкой тунике, не выпуская из рук свиток папируса.

   Лунный свет из-за облака падает на него.

   издали наблюдает за ним, и ему становится страшно.

   Кто ты?

   отвечает:

   Твой бывший ученик Иларион!

   Ты лжешь! Иларион уже много лет, как живет в Палестине.

   Я вернулся оттуда! это же я!

   приближается и вглядывается в него.

   Однако его лицо сняло как заря, было ясное, радостное. А у этого оно мрачное и старое.

   Долгие труды истомили меня!

   Голос тоже другой. Звук его леденит меня.

   Это от горькой пищи!

   А седые волосы?

   Я столько перестрадал!

   в сторону:

   Возможно ли?..

   Я не был так далеко, как ты думаешь. Пустынник Павел посетил тебя в этом году, в шебае месяце. Ровно двадцать дней тому назад номады принесли тебе хлеба. Третьего дня ты просил матроса достать тебе три шила.

   Ему все известно!

   Знай же, что я никогда тебя не покидал. Но ты подолгу не замечаешь меня.

   Как так? Правда, голова моя так помутилась! Особенно нынче ночью...

   Когда явились все смертные грехи. Но их жалкие козни рушатся пред таким святым, как ты!

   О, нет!.. нет! Ежеминутно силы меня оставляют! Почему я не из тех, чьи души всегда бестрепетны и дух тверд, - как, например, великий Афанасий?

   Он незаконно был рукоположен семью епископами!

   Что из того? раз его добродетель...

   Полно! гордый, жестокий человек, вечно в происках и, наконец, был ведь изгнан за барышничество.

   Клевета!

   Ты не станешь отрицать, что он хотел подкупить Евстафия, хранителя приношений?

   Так утверждают. Согласен.

   Он сжег из мести дом Арсения!

   Увы!

   На Никейском соборе он сказал, говоря об Иисусе: "человек господень".

   А! это богохульство!

   Впрочем, он так ограничен, что признается в полном непонимании природы Слова.

   улыбаясь от удовольствия:

   Действительно, ум его не очень-то... возвышен.

   Если бы тебя поставили на его место, это было бы великим счастьем для твоих братьев, как и для тебя самого. Такая жизнь вдали от других нехороша.

   Напротив! Человек есть дух и потому должен уйти от бренного мира. Всякое действие принижает его. Я бы хотел не прикасаться к земле, - даже подошвами моих ног!

   Лицемер, кто удаляется в пустыню, дабы свободнее предаваться разгулу своих вожделений! Ты лишаешь себя мяса, вина, бани, рабов и почестей; но ведь ты даешь полную волю воображению рисовать тебе пиры, благовония, голых женщин и рукоплескания толпы! Твое целомудрие - только более тонкий разврат, а презрение к миру - бессильная злоба против него! Вот что делает тебе подобных такими унылыми, а может быть, причиной тому и сомнения. Обладание истиной дает радость. Разве Иисус был печален? Он ходил, окруженный друзьями, отдыхал в тени олив, бывал в доме мытаря, умножал чаши, прощая грешнице, исцеляя все скорби. А ты, ты сострадаешь лишь своей нищете. Словно тобою движет угрызение совести и дикое безумие, в котором ты способен даже отпихнуть ласкающуюся собаку или улыбающегося ребенка.

   разражается рыданиями.

   Довольно, довольно: ты слишком возмущаешь мое сердце!

   Отряхни червей со своих лохмотьев! Восстань из нечистот, в которых ты погряз! Твой бог - не Молох, требующий тела в жертву себе!

   И все же страдание - благословенно. Херувимы склоняются, приемля кровь исповедников.

   Восхищайся тогда монтанистами: они всех превзошли.

   Но ведь истина учения порождает мученичество!

   Как может оно доказать его истинность, раз оно одинаково свидетельствует и о заблуждении?

   Умолкнешь ты, ехидна!

   Да оно, может быть, не так уж и трудно. Увещевания друзей, особое удовольствие, что оскорбляешь народные чувства, данная клятва, известное опьянение, - тысяча обстоятельств тут помогают им.

   Антоний отходит от Илариона. Иларион следует за ним.

   К тому же, этот вид смерти влечет за собой великие беспорядки. Дионисий, Киприан и Григорий избегали его. Петр Александрийский порицал его, а Эльвирский собор...

   затыкает уши.

   Не слушаю больше!

   повышая голос:

   Вот ты впадаешь в свой привычный грех - леность. Невежество - накипь гордости. Говорят: "Таково мое убеждение, - о чем спорить?" и презирают учителей, философов, предание, наконец, даже букву Закона, которого и не знают. Ты так уверен, что владеешь всей мудростью?

   Я всегда слышу голос ее! Гремящие ее слова оглушают меня.

   Усилия постигнуть божество возвышеннее твоих самоистязаний ради того, чтобы его умилостивить. Вся наша заслуга лишь в жажде Истины. Религия одна не истолкует всего, и разрешение вопросов, которых ты не признаешь, может сделать ее более неуязвимой и более высокой. Итак, для ее спасения нужно общаться с братьями - иначе церковь, как собрание верующих, была бы лишь пустым словом - и выслушивать все доводы, не гнушаясь ничем и никем. Волхв Ваалам, поэт Эсхил и Кумская сивилла предрекли Спасителя... Дионисий Александрийский получил свыше веление читать все книги. Святой Климент повелевает нам хранить и изучать греческую письменность. Гермас был обращен призраком некогда любимой женщины.

   Что за властный вид! И ты словно становишься выше...

   Действительно, Иларион все больше и больше вырастает, и Антоний, боясь смотреть на него, закрывает глаза.

   Успокойся, добрый отшельник!

   Давай сядем вон там, на большом камне, - как прежде, когда при первом проблеске утра я приветствовал тебя, называя "ясной денницей", и ты тотчас же приступал к своим наставлениям. Они еще не закончены. Луна нам достаточно светит. Я внемлю тебе.

   Он вынул из-за пояса калам и, скрестив ноги на земле, держа в руке папирус, подымает взор на святого Антония, который сидит возле него, склонив голову.

   Помолчав, Иларион продолжает:

   Ведь слово божие подтверждено нам чудесами, - не так ли? Однако фараоновы волхвы производили их; да и другие обманщики могут производить их; люди впадают тут в заблуждение. Итак, что же такое чудо? Явление, которое нам кажется вне пределов природы. Но знаем ли мы все ее могущество? и из того, что нечто обыденное не изумляет нас, следует ли, что мы его понимаем?

   Пустое! надо верить Писанию.

   Святой Павел, Ориген и многие другие понимали его не дословно; однако, если его изъяснять аллегориями, оно становится достоянием немногих, и очевидность истины исчезает. Что же делать?

   Положиться на церковь.

   Итак, Писание бесполезно?

   Вовсе нет! хотя в Ветхом завете, признаю, есть... темные места... Но Новый сияет чистым светом.

   Однако ангел-благовеститель, по Матфею, является Иосифу, а по Луке - Марии. Помазание Иисуса женщиной происходит, по первому евангелию, в начале его служения, а согласно трем остальным - за несколько дней до его смерти. Питье, предлагаемое ему на кресте, по Матфею, - уксус с желчью, по Марку - вино и мирра. Согласно Луке и Матфею, апостолы не должны иметь ни серебра, ни сумы, ни даже сандалий и посоха; у Марка, напротив, Иисус запрещает им брать с собой что-либо, кроме сандалий и посоха. Я теряюсь!..

   с изумлением:

   Правда ведь... правда ведь...

   Когда до него дотронулась кровоточивая, Иисус обернулся и спросил: "Кто прикоснулся ко мне?" Итак, он не знал, кто прикоснулся к нему? Это противоречит всеведению Иисуса. Если гробница охранялась стражами, женам нечего было беспокоиться о помощнике, чтобы отвалить камень с нее. Итак, стражи отсутствовали или же святые жены не были там. В Эммаусе он вкушает пишу с учениками и дает им потрогать свои раны. Это - человеческое тело, нечто вещественное, весомое и, однако, проходящее сквозь стены. Возможно ли это?

   Много понадобилось бы времени, чтобы тебе ответить!

   Зачем сходит на него Святой дух, раз он - бог-сын? Для чего ему нужно крещение, если он - Слово? Как мог дьявол искушать его, бога? Разве эти мысли никогда не приходили тебе в голову?

   Да!.. часто! Заглушенные или неистовствующие, они живут в моем сознании. Я подавляю их, - они возрождаются, душат меня; и временами мне думается, что я проклят.

   Тогда тебе нечего служить богу!

   У меня всегда потребность поклоняться ему!

   После долгого молчания

   продолжает:

   Но вне догмы нам предоставлена полная свобода исканий. Желаешь ты знать иерархию ангелов, силу чисел, смысл зарождений и метаморфоз?

   Да, да! мысль моя бьется, чтобы вырваться из тюрьмы. Мне кажется, что, собравшись с силами, я преуспею в этом. Иной раз даже, на мгновение ока, я словно повисаю над землей; потом снова падаю.

   Тайна, которою ты хотел бы обладать, хранится мудрецами. Они живут в далекой стране, восседая под гигантскими деревьями, в белых одеждах, спокойные, как боги. Теплый воздух питает их. Леопарды бродят кругом по лужайкам. Журчанье ручьев и ржание единорогов сливается с их голосами. Ты их услышишь - и лик Неведомого разоблачится!

   вздыхая:

   Путь долог, а я стар!

   О! о! знающие люди не редки! Они даже совсем близко от тебя, здесь! Войдем!

  

  

   И Антоний видит перед собой огромную базилику.

   Из глубины ее льется дивный свет, как бы от некоего многоцветного солнца. Он освещает бесчисленные головы толпы, которая заполняет неф и стремится между колонн к боковым приделам, где в деревянных помещениях виднеются алтари, ложа, цепочки из голубых камешков и изображения созвездий на стенах.

   Среди этой колышущейся толпы остановились тут и там группы людей. Одни, стоя на скамьях, проповедуют, подняв палец; другие молятся, скрестив руки, лежат на земле, поют гимны или пьют вино; вокруг стола верные творят вечерю, мученики распеленываются, показывая свои раны; старики, опершись на посохи, рассказывают о своих странствованиях.

   Есть тут пришельцы из земли германцев, из Фракии и из Галлии, из Скифии и из Индии, с бородами в снегу, с перьями в волосах, с колючками в бахроме одежд, с темными от пыли сандалиями, с кожей, обожженной солнцем. Мелькают всевозможные одеяния - пурпуровые мантии и холщовые платья, расшитые далматики, шерстяные кафтаны, матросские шапки, епископские митры. Глаза у всех необычайно сверкают. У них вид палачей или евнухов.

   Иларион входит в толпу. Все его приветствуют. Прижавшись к его плечу, Антоний их наблюдает. Он замечает много женщин. Некоторые одеты по-мужски, с наголо остриженными головами; ему страшно.

   Это христианки, обратившие своих мужей. Впрочем, женщины всегда за Иисуса, даже язычницы, - свидетельство тому - Прокула, жена Пилата, и Поппея, наложница Нерона. Не трепещи! вперед!

   Появляются все новые и новые лица.

   Они множатся, раздвигаются, легкие, как тени, испуская громкие крики, в которых слышатся и рычания ярости, и возгласы любви, и славословия, и проклятия.

   понизив голос:

   Чего они хотят?

   Господь сказал: "Еще многое имею сказать вам". Они знают это многое.

   И он толкает его к золотому трону о пяти ступенях, где, окруженный девяносто пятью худыми и очень бледными учениками, умащенными маслом, восседает пророк Манес, прекрасный как архангел, недвижимый как статуя, в индийском одеянии, с карбункулами в заплетенных волосах; в левой его руке - книга с цветными рисунками, а под правой - глобус. Рисунки изображают создания, дремавшие в хаосе. Антоний наклоняется, чтобы разглядеть их. Затем:

   поворачивает глобус и, соразмеряя слова с лирой, издающей кристальные звуки, говорит:

   Земля небесная у высшего предела, земля смертная у низшего предела. Ее поддерживают два ангела - Сплендитененс и Омофор с шестью ликами.

   На вершине высшего неба пребывает бесстрастное божество; внизу, лицом к лицу, - Сын божий и Князь тьмы.

   Когда тьма продвинулась до его царства, бог извлек из своей сущности силу, которая произвела первого человека; и он окружил ее пятью стихиями. Но демоны тьмы похитили у него одну часть, и эта часть есть душа.

   Есть лишь одна единая душа, разлитая повсеместно, как вода реки, разветвленной на многие рукава. Она вздыхает в ветре, скрежещет в мраморе под пилой, воет голосом моря, и она плачет млечными слезами, когда обрывают листья смоковницы.

   Души, отлетевшие из этого мира, переселяются на звезды, которые суть существа одушевленные.

   смеется.

   О, что за сумасбродство!

   безбородый, сурового вида.

   Почему?

   Антоний хочет отвечать, но Иларион шепчет ему, что это - великий Ориген; и

   продолжает:

   Сначала они останавливаются на луне, где очищаются. Затем восходят на солнце.

   медленно:

   Не знаю... что мешает нам... так думать.

   Цель всякой твари есть освобождение небесного луча, заключенного в материи. Ему легче ускользать в запахах, пряностях, аромате старого вина - этих невесомых вещах, подобных мыслям. Но круговорот жизни его удерживает. Убийца возродится в теле келефа, убивший животное станет этим животным; посадив виноградную лозу, ты будешь связан ее ветвями. Питание поглощает его. Итак, воздерживайтесь! поститесь!

   Они умеренны, как ты видишь!

   Его много в мясе, меньше в овощах. И чистым, по высоким их заслугам, доступно отделять от растений эту светоносную часть, и она возносится в дом свой. Животные чрез размножение заточают ее в теле. Итак, бегите женщин!

   Восхищайся их воздержанием!

   Или лучше поступайте так, чтобы они были бесплодны. - Для души лучше пасть на землю, нежели томиться в телесных узах.

   А! мерзость!

   Но что нужды в иерархии гнусности? Церковь сделала ведь из брака таинство!

   в сирийской одежде.

   Он насаждает пагубный строй! Отец, чтобы покорить мятежность ангелов, повелел им создать сей мир. Христос пришел, дабы бог иудеев, который был одним из этих ангелов...

   Как ангел? он? создатель!

   Разве он не желал убить Моисея, обмануть своих пророков? разве не соблазнил он народы, не распространил ложь и идолопоклонство?

   Несомненно, Создатель не есть истинный бог!

   Материя вечна!

   в одежде вавилонского волхва.

   Она образована семью планетными духами.

   Ангелы создали души!

   Создал мир дьявол!

   откидывается назад.

   Ужас!

   поддерживая его:

   Ты слишком быстро отчаиваешься! ты плохо понимаешь их учение! Смотри: вот тот, кто воспринял свое учение от Феодата, друга святого Павла. Выслушай его!

   И по знаку Илариона выступает

   в тунике из серебряной ткани; у него хриплый голос и заостренный череп.

   Мир - создание исступленного бога.

   опускает голову.

   Создание исступленного бога!..

   После долгого молчания:

   Как так?

   Совершеннейшее из существ, из Эонов, Бездна почила с Мыслью в лоне Глубины. От их союза возник Ум, подругой коего стала Истина.

   Ум и Истина породили Слово и Жизнь, а те, в свою очередь, породили Человека и Церковь, - и это составляет восемь Эонов!

   Считает по пальцам.

   Слово и Истина произвели десять других Эонов, то есть пять пар. Человек и Церковь произвели двенадцать других, среди них - Параклета и Веру, Надежду и Милосердие, Совершенство и Мудрость-Софию.

   Совокупность сих тридцати Эонов образует Плерому, или Всебытие божие. И как отзвуки удаляющегося голоса, как струи испаряющегося запаха, как огни заходящего солнца, так постепенно ослабевают Могущества, истекшие из Начала.

   Но София, жаждующая познать Отца, вынеслась вон из Плеромы, - и Слово создало тогда другую пару - Христа и Святого духа, который объединил все Эоны; и все вместе произвели Иисуса, цвет Плеромы.

   Между тем усилие Софии вырваться из Плеромы оставило в пустоте образ ее, злую субстанцию - Ахарамот. Спаситель возымел к ней сострадание, освободил ее от страстей; и из улыбки освобожденной Ахарамот родился свет, слезы ее создали воды, ее печаль породила черную материю.

   От Ахарамот изошел Демиург, творец миров, небес и Дьявола. Он пребывает гораздо ниже Плеромы, даже не замечая ее, настолько, что он полагает себя истинным богом и твердит устами своих пророков: "Нет иного бога, кроме меня!" Потом он сотворил человека и бросил ему в душу нематериальное семя, которое было Церковью, отблеском другой Церкви, помещенной в Плероме.

   Ахарамот, однажды, достигнув высшей области, соединится со Спасителем; огонь, сокрытый в мире, уничтожит всю материю, поглотит сам себя, и люди, став чистыми духами, вступят в брак с ангелами!

   Тогда Демон будет побежден, и наступит царство божие!

   Антоний сдерживает крик; и тотчас

   берет его за локоть.

   Верховное существо с бесконечными истечениями именуется - Абраксас, а Спаситель со всеми своими благими свойствами - Каулакау, иначе - линия над линией, прямизна над прямизной.

   Силу Каулакау приобретают с помощью слов, начертанных на этом халцедоне для памяти.

   И он показывает у себя на шее маленький камень, на котором вырезаны причудливые линии.

   Тогда ты будешь перенесен в Незримое, и, став выше закона. ты презришь все, даже добродетель!

   Мы же, Чистые, мы должны бежать страдания по примеру Каулакау.

   Как? а крест?

   в гиацинтовых одеждах отвечают ему:

   Печаль, ничтожество, осуждение и угнетение моих отцов, изгладились благодаря пришествию посланного.

   Можно отрицать Христа низшего, человека Иисуса, не надлежит поклоняться другому Христу, явившемуся на свет под крылом Голубицы.

   Почитайте брак! Святой дух - женщина!

   Иларион исчез; и вот перед Антонием, теснимым толпой,

   лежащие с женщинами на шарлаховых подушках:

   Прежде чем войти в Единое, ты пройдешь через ряд условий и действий. Чтобы избавиться от мрака, выполняй отныне его дела! Супруг скажет супруге: "Окажи милость твоему брату", и она поцелует тебя.

   собравшиеся вокруг дымящегося кушанья:

   Вот идоложертвенное мясо, - вкуси его! Отступничество дозволено тому, чье сердце чисто. Насыщай свою плоть тем, чего она требует. Старайся изничтожить ее распутством. Пруникос, мать Неба, валялась в позоре.

   в золотых кольцах, умащенные бальзамом.

   Войди к нам, дабы соединиться с Духом! Войди к нам, дабы испить бессмертия!

   Один из них показывает ему за висящим ковром тело человека с головой осла, что изображает Саваофа, отца Дьявола. В знак ненависти он плюет на него.

   Другой открывает очень низкую постель, усыпанную цветами, говоря, что

   Духовный брак сейчас свершится.

   Третий держит стеклянную чашу, совершает возглашение; в чаше появляется кровь.

   А вот она! вот она! кровь Христова!

   Антоний отстраняется. Но он обрызган водой, выплеснувшейся из купели.

   бросаются в нее, головой вниз, бормоча:

   Человек, возрожденный крещением, безгрешен!

   Затем он проходит мимо большого огня, у которого греются Адамиты, совершенно обнаженные в подражание райской чистоте, и наталкивается на

   Они валяются на полу, в полудремоте, оцепеневшие.

   О, раздави нас, если хочешь, мы не двинемся с места! Труд - грех, всякая работа - скверна!

   Позади них презренные

   мужчины, женщины и дети, сплошной кучей в грязи, подымают свои отвратительные лица, выпачканные вином:

   Нижние части тела, сотворенные Дьяволом, ему принадлежат. Давайте же пить, есть, блудодействовать!

   Преступления - потребности, до которых не опускается око божие!

   Но вдруг

   одетый в карфагенский плащ, выскакивает из их толпы со связкой ремней в руке и, стегая, как попало, направо и налево, неистово кричит:

   А! обманщики, разбойники, симонийцы, еретики и демоны!