Чичерин Борис Николаевич - История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века

ешить вопрос. Есть однако конституции, в которых и ремесленники причисляются к гражданам, но в благоустроенном государстве этого быть не может.

   Определив таким образом существо и свойство граждан, Аристотель переходит к устройству самого государства. Оно может быть различно; в чем же состоит это различие?

   Оно определяется прежде всего различием цели. Истинная цель государства - общее благо, а потому те политические формы, в которых господствует это начало, можно назвать правильными; те же, в которых имеются в виду выгоды одних правителей, а не народа, суть формы извращенные. В последних государство уподобляется союзу господина и рабов, установленному преимущественно для пользы господина. Как правильные, так и извращенные формы в свою очередь разделяются на несколько видов, смотря по составу верховной власти, ибо государственное устройство определяется главным образом устройством властей, и прежде всего власти верховной, господствующей над другими. Власть может принадлежать либо одному лицу, либо немногим, либо, наконец, большинству граждан. Отсюда три правильных образа правления: монархия, или царство, аристократия или господство лучших людей, и политая, или республика. В "Никомаховой этике" Аристотель эту последнюю форму называет тимократиею, потому что здесь политические права распределяются на основании ценза (τίμημα). Мы видели, что Платон тимократиею называл правление, где господствует честь (τιμή). Название Аристотеля имеет, следовательно, иное значение, вследствие иного словопроизводства, оно и осталось в науке. Каждому из этих трех образов правления соответствует извращенная форма: монархии - тирания, где имеется в виду только польза правителя, аристократии - олигархия, где богатые правят для собственных выгод, политии - демократия, где владычествуют бедные, имея в виду только самих себя.

   В действительности могут существовать и существуют все эти различные образы правления; но спрашивается: кому по самому существу дела, по истинному понятию о государстве, должна принадлежать верховная власть? Этот вопрос, говорит Аристотель, представляет значительные трудности. Если вручить ее лучшим людям, то все остальные будут унижены; если сосредоточить ее в одном лице, то это будет еще большее преувеличение олигархического начала. Казалось бы, всего скорее можно предоставить ее целому народу; ибо, хотя в толпе каждый отдельный человек хуже избранных людей, однако в совокупности народ нередко превосходит высшие классы и разумом и богатством. Рассеянное в малом количестве собирается здесь воедино, вследствие чего в массе составляется высшее качество. Но иногда народная толпа бывает не лучше стаи зверей. По идее, верховная власть должна принадлежать закону, основанному на разуме. Все признают, что в государстве должна господствовать правда, которая составляет высшую его цель, так как в ней заключается общее благо. Но каким образом распределить власть на основании правды? Все ищут правды, каждый во имя ее требует себе власти, но обыкновенно люди ошибаются в приложении этого начала.

   Следуя учению Платона, Аристотель в "Никомаховой этике"* разделяет правду на два вида, сообразно с двояким значением равенства, составляющего ее сущность. Равенство может быть числительное и пропорциональное, поэтому и правда бывает двоякая. Одну Аристотель называет правдою уравнивающею (διορθοτιχον δίχαιον), другую - правдою распределяющею ((διανεμητιον δίχαιον, justitia distributiva). Первая действует по арифметической пропорции; она господствует в гражданских оборотах и обязательствах, почему называется также оборотною, или меновою (συναλλαχτιχον δίχαιον, justitia commutativa). Она предполагает, что лица совершенно равны между собою, вследствие чего уравниваются и их отношения. Вторая действует по началу геометрической пропорции, воздавая каждому равное, сообразно с его природою или достоинством: большему - больше, меньшему - меньше. Последняя должна господствовать в политических отношениях, но как ее определить? Какой признак может служить основанием для правомерного распределения власти? Каждая часть народа выставляет свое мерило: олигархия - богатство, демократы - свободу. Богатые утверждают, что граждане, неравные по имуществу, должны быть неравны и во всем; бедные, напротив, говорят, что люди, равные по свободе, должны быть равны и в политических правах. И те и другие ошибаются, ибо главный элемент государства состоит не в богатстве и не в свободе, а в добродетели. Но если лучшие люди будут на этом основании требовать себе власти, то и им можно возразить, что масса народа, хотя в отдельности хуже их, но в совокупности может быть лучше. Таким образом, заключает Аристотель, нет превосходства, которое бы вполне отвечало требованиям правды и могло бы служить основанием для исключительного присвоения власти кому бы то ни было. В том только случае, когда один человек или несколько настолько превышают остальных политическою добродетелью, что сравнения быть не может, правление очевидно должно принадлежать им. Они являются уже не как равные между равными, а как боги между людьми.

   ______________________

   * Аристотель. Никомахова этика. Кн. V. Гл. 3 и 4 (изд. Дидота).

   ______________________

   В этих мыслях Аристотеля можно видеть начало того учения о конституционной монархии, которое, отправляясь от владычества разума и правды в человеческих обществах, отрицает принадлежность их какому бы то ни было лицу или собранию, а потому требует совокупного участия всех общественных элементов в общих решениях. Это учение в новое время мы увидим у Гизо.

   Разрешив таким образом этот основный вопрос государственной жизни, Аристотель приступает к рассмотрению отдельных образов правления, и прежде всего монархии. Он разделяет ее на несколько видов, которые сводит к двум главным: первый тот, который существовал в Спарте, где царь был не что иное, как наследственный военачальник; второй - самодержавие (παμβασιλέια), где полнота власти сосредоточивается в лице царя. Первый вид, собственно, не составляет особого образа правления, ибо со всяким совместно то или другое устройство военной власти. Что касается до второго, то Аристотель в весьма редких случаях считает его полезным. Вообще лучше, чтобы властвовал закон, нежели человек; лучше, чтобы государством управляли несколько добродетельных людей, нежели один, который не может за всем усмотреть. Сами цари принуждены вверяться приближенным. Наконец, здесь всегда неизвестно, в какие руки может попасть правление. Поэтому самодержавие может быть уместно только там, где один человек настолько превышает других, что все естественно должны ему повиноваться. Это право гения. Из этих объяснений можно видеть, в каком смысле Аристотель в "Никомаховой этике"* мимоходом называет царство лучшим из образов правления. Истинное значение монархии было непонятно для греков. И точно, там, где огромная масса народа вовсе не принимается во внимание, где государственная жизнь сосредоточивается в кругу избранных людей, всецело посвящающих себя политической деятельности, нет причины, почему бы из числа последних выделялось единое лице, возвышенное над всеми. Здесь республиканское устройство гораздо уместнее.

   _______________________

   * Аристотель. Никомахова этика. Кн. VIII. Гл. 10.

   _______________________

   В "Политике" Аристотель называет наилучшим образом правления тот, где властвуют лучшие люди, все равно, будет ли эта высшая добродетель принадлежать одному лицу, или отдельному роду, или, наконец, известному количеству людей. Но так как первое не более как случай, то начертание наилучшего образа правления сводится к изображению благоустроенной аристократии. Следуя примеру Платона, Аристотель задает себе и эту задачу, но, к сожалению, эта часть "Политики" осталась у него не оконченною или дошла до нас в отрывке*.

   _______________________

   * Вопрос о цельности и о порядке глав "Политики" Аристотеля весьма спорный. Он основательно обсуждается в приведенном выше сочинении Гильдебранда, а также у Бартелеми Сент-Илера в его введении к переводу "Политики". Считаю излишним повторять здесь различные доводы и мнения.

   _______________________

   Приступая к изображению совершенного политического устройства, Аристотель, так же как Платон, сначала излагает необходимые условия для своего государства. Оно должно быть не слишком большое и не слишком малое, ибо в первом трудно установить порядок, второе же не имеет довольно средств для существования. Количество граждан должно быть достаточное для удовлетворения всех потребностей, а между тем удобное для надзора. Земля должна доставлять все нужное для пропитания жителей. В противоположность Платону, Аристотель предпочитает приморское положение города, доставляющее удобства для торговых сношений и для защиты. Наконец, необходимо, чтобы государство состояло из греков, ибо северные народы обладают храбростью, но лишены разума; народы азиатские, напротив, разумны, но не одарены храбростью. Одни греки соединяют в себе оба качества. Граждане в совершенном государстве должны вполне посвящать себя политической жизни и добродетели. Право гражданства не дается земледельцам, ремесленникам и купцам, ибо низкий образ жизни ведет к низкому образу мыслей. Эти классы исключаются и из поземельной собственности. Земля принадлежит только гражданам; обрабатывается же она посредством рабов и метойков, ибо само занятие земледелием воспрещается гражданам. Исключительное призвание последних - служение государству. Но так как в этом служении заключаются различные обязанности, именно защита отечества и управление, то спрашивается: должны ли эти два разряда должностей принадлежать одним и тем же лицам или разным? Платон в своем идеальном государстве требовал, чтобы правление было вручено мудрейшим, предназначенным к тому самою природою или Божеством; Аристотель, который не признавал, чтобы какое-либо превосходство могло служить основанием для обладания властью, старается сочетать преимущество высшей способности со свободою всех. С этою целью он разделяет граждан по возрасту; так как юности принадлежит сила, а зрелым летам мудрость, то младшие должны носить оружие, а старшие править государством. Этим способом никто не исключается из правления, а все вступают в него по очереди. Кроме того, так как в государстве необходимы и жрецы, то эта должность предоставляется старцам, уже отживающим свой век. Таким образом, общее право согласуется с различною способностью и с различным назначением людей. Этим осуществляется требование, чтобы каждый мог быть и правителем, и подданным.

   Однако, для того чтобы всякий гражданин мог в свое время сделаться членом правительства, необходимо, чтобы он был воспитан в добродетели. Воспитание составляет первое основание совершенного государства. Поэтому Аристотель подробно распространяется о нем. Но здесь, на самой середине, обрывается изложение, дальнейшее устройство политического идеала Аристотеля остается нам неизвестным.

   От наилучшего правления Аристотель переходит к тому, которое более всего приходится к настоящей человеческой жизни. Это и есть полития. Она состоит в сочетании противоположных начал. Это та самая мысль, которую Платон развивал в разговоре о Законах. Но Платон, в идее, искал сочетания монархии с демократией, хотя в изложении он отступил от этого требования; Аристотель, придерживаясь более действительности, прямо берет не правительственные начала, а общественные элементы. Составные части каждого населения суть богатые и бедные. Отсюда два противоположных образа правления, олигархия и демократия, основанные на преобладании тех или других. В олигархии владычествует меньшинство, в демократии большинство; но это происходит оттого, что богатство обыкновенно составляет достояние немногих, большинство же состоит из бедных. Каждый из этих образов правления в свою очередь подразделяется на несколько видов, по степени развития преобладающего в нем начала. Желательно же соединение обеих форм. Оно может быть двоякого рода: когда при распределении власти кроме богатства берется в расчет и добродетель, тогда образуются некоторые виды аристократии, приближающиеся к олигархии; когда, напротив того, в правлении преобладает демократический элемент, тогда возникает собственно так называемая полития. Ее-то Аристотель и считает лучшим в действительности образом правления, и так как она состоит из соединения богатства с бедностью, то здесь очевидно должен преобладать средний класс людей. Вообще, говорит Аристотель, высшие классы, гордые своим богатством, несправедливы к народу и нелегко подчиняются власти; низшие со своей стороны плохо управляют общественными делами. Только средний класс соединяет в себе чувство равенства с умением подчиняться предписаниям разума. Здесь опять нельзя не вспомнить новейшего учения о конституционной монархии, которой отличительные признаки состоят именно в сочетании порядка со свободою и в преобладании средних классов. У древних мыслителей это устройство является в республиканской форме, но мысль та же самая. Идеализм везде приходит к одним и тем же началам.

   Считая смешанное правление наилучшим в действительности, Аристотель не отвергает однако и других. Государственные учреждения должны сообразоваться с состоянием народа и с теми элементами, которые входят в состав населения. Отправляясь от этой мысли, Аристотель дает советы насчет устройства каждого образа правления, указывая на причины падения правительств и на средства их поддерживать. Основное правило для всякого государства состоит в том, что часть народа, желающая сохранения учреждений, должна быть сильнее той, которая хочет перемены. При этом надобно различать два элемента: количество и качество граждан. Там, где перевешивает первое, установляется демократия, где, напротив, последнее получает преобладание, водворяется олигархия. Но для какого бы государства законодатель ни был призван издавать законы, он всегда должен иметь в виду средний класс людей, который один может дать прочность учреждениям.

   Каково же должно быть устройство каждой политической формы в особенности? Здесь надобно различать отдельные отрасли власти. Всякая верховная власть имеет органы троякого рода: собрание, решающее дела, правителей и суды. Мы видим здесь начало теории разделения властей на законодательную, правительственную и судебную. Каждый из этих органов может иметь свое устройство, которое должно соответствовать характеру самого правления.

   В демократиях верховное решение дел предоставляется народному собранию, в которое все имеют доступ, причем, однако, могут быть различия как в составе, так и в ведомстве собрания. Эти различия зависят от степени развития демократических начал, этим определяются видоизменения демократического правления. Крайнюю степень демагогии представляет то устройство, в котором народное собрание все притягивает к себе, ничего не предоставляя правителям. В более умеренных формах являются иные сочетания. В олигархии решение дел находится в руках меньшинства, система, которая также допускает различные оттенки. Крайний предел составляет олигархия наследственная, или сама себя восполняющая и ставящая себя выше законов. Наконец, аристократии и политии свойственно разделение ведомств, с предоставлением некоторых дел народному собранию, других - правителям, выборным или назначаемым по жребию.

   Правительственная власть может иметь еще более разнообразное устройство. Правителями вообще должны считаться те, которые имеют право повелевать, это существенный их признак. Они установлены везде, но каждый образ правления имеет свои, свойственные ему учреждения. Так, для приготовления законов, представляемых общему собранию, в олигархиях установляются комиссии, состоящие из немногих лиц; в демократиях, напротив, эти дела вверяются многочисленному сенату. В аристократиях учреждаются особые сановники для надзора за женщинами и детьми, что в демократиях неуместно. Способ назначения правителей может также быть различен, смотря по свойству правления. Если они выборные, то избирательное право может быть предоставлено либо всем, как в демократиях, либо немногим, как в олигархиях, либо целому народу и высшему классу вместе, в различных случаях и степенях, как делается в смешанных формах. То же относится и к избираемости. Но кроме выбора бывает и назначение сановников по жребию. Последнее свойственно особенно демократиям, ибо этим установляется полное равенство всех граждан; первый же способ более принадлежит аристократии и олигархии, ибо здесь имеется в виду назначение лучших людей. Наконец, все эти системы могут сочетаться между собою и производить новые формы. То же относится и к устройству судов.

   Спрашивается: как же в данном случае следует устроить эти власти, чтобы дать учреждениям наиболее прочности? Для разрешения этого вопроса нужно знать, какие причины ведут правительства к падению и какими средствами они поддерживаются. Эта глава составляет одну из замечательнейших частей "Политики" Аристотеля, который является здесь предшественником Макиавелли. Он воспользовался тем обильным запасом политического опыта, который представляло разнообразие греческой жизни. Своим ясным и глубоким взглядом он проникал во все подробности явлений, постоянно подкрепляя общие положения примерами из действительности.

   Главную причину политических переворотов Аристотель видит в стремлении к равенству, арифметическому или пропорциональному. К восстанию прибегают те, которые считают себя обделенными и думают, что им не воздается должное. Поэтому правления, основанные исключительно на одном начале, всегда шатки. Лучше всего сочетать равенство обоего рода, арифметическое с пропорциональным, этим скорее всего можно предупредить революции. Но вообще, демократия прочнее олигархии, потому что народ имеет против себя только меньшинство, а богатым угрожает опасность с двух сторон, от народа и от членов собственного сословия.

   К требованию известного рода равенства, которое лежит в основании всех революционных стремлений, присоединяются и другие, ближайшие причины переворотов. Сюда принадлежат человеческие страсти, честолюбие, зависть, негодование, возбужденное оскорблениями, страх наказания, интриги, презрение к правителям, а также чрезмерное превосходство одного лица или одной части народа перед другими. Поводы к революциям могут быть даже самые ничтожные, хотя цель их всегда серьезная. Мы видим, что Аристотель умел отличать в революциях существенное от случайного, он не останавливался на поверхности, но за внешнею игрою событий отыскивал более глубокие причины явлений.

   Все эти причины действуют различно при разных образах правления. Каждому правительству угрожает опасность своего рода. В демократиях революции проистекают главным образом от неистовства демагогов, которые заставляют высшие классы соединяться и сговариваться для ниспровержения демократии. Иногда же сам демагог становится тираном. В олигархиях причины падения бывают двоякие: притеснение низших классов, которые вследствие того прибегают к восстанию, и раздоры в среде самих олигархов, когда власть сосредоточивается в слишком незначительном количестве лиц, а остальные, исключенные из правления, производят переворот, или же когда из олигархии выходит демагог, который становится во главе народа. Почти те же причины действуют и в аристократиях, которые приближаются к олигархии. В смешанных же правлениях причина падения может заключаться в плохом сочетании противоположных элементов, когда известный класс не получает того места, которое следует ему по достоинству. Эта причина действует иногда незаметно: ничтожные перемены влекут за собою большие, пока наконец не извращается весь порядок.

   Отсюда ясно, какие средства должны быть употребляемы в том и другом случае для поддержания существующих учреждений. В благоустроенном государстве первая забота должна состоять в строгом охранении закона. Не следует дозволять водворение новых нравов и обычаев. С этою целью полезно учреждение особых сановников, обязанных наблюдать за всеми, кто ведет жизнь несогласную с установленным порядком. Необходимо также предупреждать возникновение в государстве чрезмерной силы, сосредоточенной в руках кого бы то ни было. Но всего важнее умеренное употребление власти. Поэтому олигархии должны облекаться по возможности в демократические формы, особенно в отношениях членов высшего сословия между собою, ибо только полное равенство привилегированных лиц предупреждает взаимные неудовольствия и козни. С другой стороны, по той же причине олигархии следует преимущественно заботиться о благе народа, а демократии воздерживаться от посягательства на богатство высших классов. Общественные должности вообще, при всяком образе правления, не должны делаться средством обогащения; это важно особенно в олигархии, ибо, когда почести соединяются с богатством, негодование исключенных становится вдвое сильнее. На том же основании во всяком государстве полезно предоставить второстепенные должности классам, имеющим меньшее участие в правлении, ибо этим удовлетворяется их честолюбие. Одним словом, во всяком образе правления главное правило должно состоять в соблюдении умеренности во всем. Иногда думают, что последовательное проведение известного начала более всего служит к его поддержанию, но на деле преувеличенное развитие известной формы всегда ведет ее к падению.

   Те же начала Аристотель прилагает и к монархии. Она разделяется на царство и тиранию. Первое установляется преимущественно для пользы высших классов, которые ищут в царской власти зашиты против народа; вторая же поддерживается массою против высшего сословия. Причины падения их вообще те же, что в республиках. В тирании в особенности соединяются все причины, действующие как в крайних олигархиях, так и в чрезмерных демократиях. Царство менее подвержено внешним опасностям и потому прочнее, внутренние же причины переворотов сводятся здесь к двум главным: заговоры подчиненных и стремление правителей к деспотизму, когда цари стараются увеличить свою силу в ущерб закону. К этому присоединяется и то, что наследственная монархия нередко попадает в недостойные руки.

   Причины разрушения монархии указывают на те средства, которыми она поддерживается. Царство сохраняется только умеренностью; чем ограниченнее власть, тем она прочнее. Аристотель приводит при этом изречение спартанского царя Феопомпа, который сам предложил ограничение царской власти. Жена упрекала его в том, что он власть, полученную от предков, передает своим детям умаленною; он отвечал: "Нет, ибо я передаю ее более прочною". Что касается до тирании, то она поддерживается двумя противоположными способами. Один состоит в нравственном унижении подданных, в возбуждении между ними взаимного недоверия и в старании содержать их в бедности. Тиран употребляет все средства, чтобы разрознить граждан, восстановляя низшие классы против высших, запрещая всякие собрания, где люди могут сходиться и прийти к соглашению. Он устанавливает бдительный надзор за всеми поступками подданных; в государстве водворяется обширная система шпионства, так что сами родственники и друзья должны опасаться друг друга. Женщинам и рабам предоставляется полная свобода, чтобы легче было найти в них доносчиков. Тиран приближает к себе только низких и развратных людей, напротив, все что возвышается над толпою, искореняется всеми мерами. Благородство души ненавистно тирану, лучшие люди - первые его враги. Все эти средства, говорит Аристотель, нередко приводятся в действие для поддержания тирании, но они глубоко безнравственны. Другая система состоит, напротив, в возможном приближении к царству. Тиран должен во всем держаться умеренности, а не искать избытка. Несмотря однако на все предосторожности, тирания и олигархия самые шаткие из правительств.

   Доказавши таким образом, что умеренность - лучшее средство поддержать всякую власть, Аристотель излагает наконец те учреждения, которые могут вести к этой цели в правлениях, основанных на односторонних началах, именно в демократиях и олигархиях. Все они сводятся к умерению каждого начала противоположным. Односторонние образы правления тогда только могут рассчитывать на некоторую прочность, когда они приближаются к среднему.

   Таково общее заключение Аристотеля. В этом выражается основная мысль его сочинения, мысль, которою проникнуты все подробности. Имея в виду, так же как Платон, сочетание противоположных начал в гармоническое целое, он не ограничивается изображением наилучшего образа правления, он не хочет переделать людей по-своему и начертать для них законы, истекающие из чистых требований разума; но обнимая многосторонним своим умом все разнообразие политических явлений, он везде указывает на то, что соответствует или противоречит истинной идее государства и что поэтому ведет к поддержанию или к разрушению политического порядка. Оба мыслителя держатся одного начала: они видят в государстве высшее осуществление идеи правды и добра, составляющей конечную цель всей человеческой жизни. Но для Платона главное заключается в единстве идеи, созерцаемой разумом, для Аристотеля - в разнообразном проявлении этой идеи в действительности. Оба представляют высшие образцы древнего мышления и остаются бессмертными учителями человечества в политическом, так же как и в философском познании.

   Платоном и Аристотелем кончается для нас древний идеализм. И тот и другой оставили по себе многочисленных последователей, которые образовали целые школы, под названием академиков и перипатетиков, но сочинения этих продолжателей идеализма до нас не дошли. Мы можем только обозначить в общих чертах дальнейший ход развития мысли.

   У Платона и Аристотеля государство представлялось высшим осуществлением идеи добра в человеческой жизни. Верховное его начало - общее благо. Но для того, чтобы знать, в чем заключается благо всех членов общества, надобно определить, в чем состоит благо отдельного лица. Этим путем мысль опять возвращается к субъективной точке зрения. Последователи Аристотеля, перипатетики, специально разрабатывали этот вопрос. Они доказывали, что высшая цель человека, блаженная жизнь, состоит в соединении счастья с добродетелью. Между тем счастье и добродетель не связаны непременно друг с другом, одно не следует за другим. Поэтому необходимо решить, которому началу отдать предпочтение, которое из них считать за первоначальную, существенную цель человека? В разрешении этого вопроса позднейшие мыслители разошлись: одни приняли за основание одно начало, другие другое. Отсюда две противоположные школы, которые разделили между собою греко-римский мир: стоики и эпикурейцы.

   Сочинения стоиков до нас не дошли. Мы знаем о них только по отрывкам и известиям, которые находятся у других писателей. Менее всего сведений имеем мы об их политическом учении, хотя сам основатель стоической школы, Зенон, и после него Клеанф, Хрисипп, Дион, Панетпй писали о политике. Однако того, что мы знаем, достаточно, чтобы составить себе довольно ясное понятие об их воззрениях.

   В основании стоической философии лежит нравственное начало, этика играет у них главную роль. В этом отношении стоики являются продолжателями киников, стоическая школа вышла из кинической. Но они становятся уже на гораздо более широкую точку зрения. Идеализм Платона и Аристотеля вывел человеческую мысль из чисто субъективного кругозора, которым ограничивались Сократ и его ближайшие последователи. Практический реализм заменился рационализмом, метафизика сделалась основою философского познания. Поэтому хотя у стоиков субъект опять выдвигается на первый план, но человек является в связи с целою Вселенной. Стоическая философия обнимает в последовательном развитии и Бога, и природу, и, наконец, нравственную область. При всей односторонности, с которою выступает в ней нравственное начало, оно далеко не столь узко и исключительно, как у киников. Познание окружающего мира придает воззрениям большую полноту.

   У стоиков верховное начало, источник и сущность всех вещей, есть Разум, или Божество. Это сила, все из себя производящая, духовное семя всего мира. Материя не что иное, как внешнее его проявление, безразличная среда, которую сам разум создает себе для своей деятельности. Таким образом, из двух начал, принятых Аристотелем, стоики точкою отправления взяли форму, вполне подчинив ей материю. У них эти два элемента даже совершенно сливались в один, почему их иногда упрекают в материализме*, хотя следует сказать наоборот, что у них материя уничтожается в разуме. Обвинение в материализме основано на том, что они всякий отдельный предмет называли телом (σϖμα); но понятие о теле у них однозначно с понятием о живой и разумной силе. Телом они называли все действующее, а потому считали телами не только день, ночь, но даже истину, добродетели. Все это, по их мнению, не что иное, как разумные силы или живые души, облекающиеся в плоть. Весь мир состоит из таких одушевленных, разумных сил, проистекающих из верховного разума, который, создавши их из себя, является над ними владычествующим (ήγεμονιχον). Везде рассеяны разумные семена или, по выражению стоиков, семенные мысли (λογοι σπερματιχοί), составляющие сущность всех вещей. Каждый предмет есть собрание такого рода разумных единиц, среди которых одна является господствующею, как душа в теле, чем и придается единство предмету. Поэтому каждая вещь есть животное. Большая или меньшая степень единства, которого она достигает, определяет и большую или меньшую степень развития в ней разума. Человек, венец природы, является вполне разумным существом; но еще высшее место стоики давали небесным светилам, которые они представляли себе блаженными богами. Все эти отдельные существа, все это бесконечное разнообразие единичных, разумных сил связывается и приводится к единству вечным, неизменным законом. Закон есть сам Разум, управляющий Вселенною. Стоики, как Гераклит, называли его судьбою (είμαρμενη). Им на основании вечного предопределения и необходимой связи причин и следствий установляется порядок всего сущего. Эта логическая связь вещей составляет основание и человеческого познания. Поэтому стоики давали в познании высшее место силлогизму и с особенною любовью развивали формальную сторону логики. Устраивая таким образом весь мир по разумным началам, вечный закон делает его совершенным, т.е. приводит бесконечное разнообразие вещей к гармоническому единству. Этому, по-видимому, противоречит существование зла в мире, но стоики старались объяснить явление зла высшими целями Божества, которое само зло делает орудием добра. Отсюда так называемая теодицея, или учение о правде Божьей.

   _______________________

   * См. Целлера, которому следует и Гильденбранд.

   _______________________

   Итак, вечный Разум как источник всякого бытия, единичные разумные силы, из которых составляется весь мир, непреложный закон, связывающий все сущее, и совершенство как конечная цель - таковы существенные черты стоического учения. Главное место принадлежит здесь Разуму и проистекающему из него закону, который стоики возвеличивали и в философских определениях, и в религиозных гимнах.

   Эти начала выражаются и в учении о человеке. Истинная природа человека состоит в разуме. Поэтому разумная жизнь есть жизнь, согласная с природою. К тому же приводится и понятие о добродетели, которая не что иное, как совершенство природы каждого существа. В чем же заключается для человека разумная или добродетельная жизнь? В том, чтобы следовать закону. Закон есть правый разум, предписывающий, что должно делать и чего следует избегать. Это закон естественный, вечный, установленный Богом, царь всего как божественного, так и человеческого, властитель добрых и злых деяний, мерило праведного и неправедного. Исполнение закона есть для человека обязанность (χαθήχον) - понятие, которое впервые встречается у стоиков. Развитием учения об обязанностях они довершили систему нравственной философии, которой основания были положены Сократом.

   Обязанности, определяемые нравственным законом, касаются отчасти внутреннего существа человека, отчасти отношений его к другим. Развитие субъективной добродетели составляет важнейшую часть учения стоиков. Они выставляют идеал мудрого, который живет согласно с природою, т.е. с разумом, не заботясь ни о чем внешнем, в полном внутреннем самодовольстве и спокойствии. В этой независимости духа, по их теории, заключается высшее блаженство человека. Мудрый счастлив и в оковах, телом он может быть раб, но духом он сам себе хозяин. Впрочем, стоики расходились насчет отношений мудрого к внешнему миру. Ригористы, придерживаясь кинического начала, отрицали удовольствие и все внешнее считали вполне безразличным; другие, напротив, склоняясь к более мягкому воззрению, допускали и пользование внешними благами, не считая их добром в истинном смысле, но называя некоторые вещи желательными. Изображению мудрого противополагался безумец, который не живет по разуму, а повинуется страстям. Между этими двумя крайностями добра и зла стоики не допускали переходов. Все человечество разделялось у них на мудрых и безумцев, положение, которое они, однако, принуждены были значительно смягчать, в виду действительность.

   Но мудрый не ограничивается своим внутренним миром. Понимая разумный закон, которым связываются все существа, он видит в себе члена единого целого и действует для общего совершенства. В ближайшем общении он находится с существами разумными, сознающими свою взаимную связь, прежде всего с Богом, от которого человек происходит и которому он подобен по разуму, затем с людьми, которые соединяются единством разумной своей природы. Любовь к себе подобным - требование высшего закона; кто удаляется от одного человека, удаляется от всего человечества, ибо у всех природа одна. Все люди, говорит Эпиктет, братья между собою и имеют Бога отцом.

   В этих определениях стоическая философия дошла до понятий чисто христианских. Они последовательно вытекали из основных начал самого учения. Однако в развитии этой стороны нравственной природы человека стоицизм далеко уступал христианству. Стоическая мудрость гораздо более проявляется во внутреннем самодовольстве лица, нежели в деятельности на пользу других. Любовь есть живая нравственная сила, которая не дается человеку одним разумным сознанием. Она должна обхватывать все стороны души и подвигать ее на добро, а здесь религия имеет гораздо более влияния, нежели философия.

   Расширяя нравственные отношения людей до союза, обнимающего все человечество, стоики не могли уже видеть в тесных пределах государства высшее осуществление идеи добра. Воззрения древности, которые нашли полнейшее свое выражение в Платоне и Аристотеле, заменяются здесь иными. Над политическим союзом воздвигается нравственное начало; выше всего ставится закон, но не положительный, а естественный. Человеческий закон, по мнению стоиков, должен быть только выражением вечного закона, силу свою он заимствует от верховных предписаний разума, а не от случайной воли людей. Поэтому постановление, противное естественному закону, вовсе не есть закон. Мудрый же стоит выше всяких положительных законов, он сам живой закон. Только мудрый способен и править государством: он один хороший судья, хороший правитель и хороший оратор. Он один не только свободен, но и царь, ибо царство состоит в независимой власти, а мудрый один имеет такую власть. Очевидно, из этого следует, что наилучший образ правления тот, в котором владычествуют мудрые, т.е. аристократия, или же монархия, когда во главе всего стоит один мудрец. Однако есть отрывочное известие, что стоики выше всего ставили правление смешанное из монархии, аристократии и демократии*. Может быть, они в таком сочетании видели лучшую гарантию для владычества закона. Некоторые из них допускали и рабство, как Посидоний, который, впрочем, отклонялся от стоического учения и был поклонником Аристотеля. Но в существе стоицизма лежало отрицание рабства. Мы имеем на это прямые свидетельства Зенона, Сенеки и Эпиктета. "Они рабы? - говорит Сенека. - Скажи, что они люди. Они рабы? Так же, как и ты. Тот, кого ты называешь рабом, рожден из того же семени, как и ты; он наслаждается тем же небом, дышит тем же воздухом, живет и умирает, как ты"**. Древние разделения исчезали перед новым понятием о человеке как человеке, одаренном разумом и свободною волею, одинаковыми у всех. "Подумай, кто ты? - говорит Епиктет. - Прежде всего человек, т.е. существо, у которого нет ничего выше свободной воли; ей подчиняется все остальное, она же не подлежит рабству и подчинению. Подумай, от кого ты отличаешься разумом? От диких зверей и овец"***. "Животным не нужно иметь разума, - говорит он в другом месте, - ибо они созданы для служения, а не для господства. Если бы у осла была способность размышлять о своих чувственных представлениях, то разум, наверное, не позволил бы ему подчиняться и служить нам; он имел бы одинаковое с нами достоинство и был бы во всем с нами равен"****. Римские юристы, которые от стоиков заимствовали свои философские воззрения, считали рабство противным природе.

   ______________________

   * См. у Диогена Лаэртского "Жизнь Зенона". Это вообще один из главных источников для стоического учения.

   ** Seneca. Ad Luc. 73.

   *** Арриан. Речи Эпиктета. Кн. II. Гл. 10.

   **** Там же. Гл. 8.

   ______________________

   Но идеал стоиков заключался, как сказано, не в тесных границах государства, а в союзе всех людей. Мудрый - гражданин Вселенной. Это положение, заимствованное у киников, было с особенною любовью развиваемо стоиками. Все люди, по их учению, должны составлять единое стадо, управляемое единым законом.

   Нельзя отрицать величия системы, воздвигнутой стоиками. В первый раз понятие об естественном законе, управляющем человеческими отношениями, получило полное развитие; нравственное существо человека сделалось главным жизненным вопросом для мыслящих людей; человеческая природа была признана единою во всех; общий союз любви должен был обнять все человечество. Но сделавшись исключительным элементом человеческой жизни, нравственное начало поглощало собою право, уничтожало обязательную силу положительного закона и подкапывало сами основы государства. Когда естественный закон ставится выше положительного не только по идее, но и в приложении, когда последний объявляется необязательным, если он противоречит первому, тогда толкователем правды и закона в приложении к обществу становится уже не общественная воля, а личное сознание каждого. Мудрый не связан положительным законом, следовательно, лицо поставлено выше общества, а это прямо противоречит общежитию. Субъективное начало разлагает здесь политическое тело. С другой стороны, государство уничтожается, когда оно расширяется в союз, обнимающий все человечество. Таким союзом может быть только церковь, которая основана на чисто нравственном начале. В составе же государства кроме нравственного начала входит и юридическое. В нем действует воля людей, образующих известный союз, сообразно со своими потребностями и со степенью своего развития. К общечеловеческому элементу присоединяются здесь частные и внешние условия, которых стоики вовсе не признавали. Поэтому, по свидетельству Цицерона, стоическая философия осталась бесплодною для политики. Практические люди, даже те, которые были поклонниками их учения, не находили в их сочинениях ничего, что было бы полезно для гражданства. Мало того: в этом одностороннем отрицании всего внешнего стоики доходили до положений, совершенно противоречивших самой нравственности. Они допускали, например, общность жен, полагая, что исключительное влечение полов друг к другу разрывает общую связь человечества. Всеобщая любовь должна была заменить все частные привязанности. Они дозволяли даже сожительство отца с дочерью, матери с сыном на том основании, что физические отношения совершенно безразличны для нравственного закона. Так начало верное, но одностороннее, будучи логически доведено до своих крайних последствий, может впасть в противоречие с самим собою.

   Совершенно противоположна стоицизму философия эпикурейцев. И их сочинения не дошли до нас, за исключением поэмы Лукреция о природе вещей. Но в последней нет ничего, касающегося политики, и все, что мы знаем об этом предмете, мы почерпаем из скудного изложения Диогена Лаэртского в жизнеописании Эпикура. Мы не можем даже сказать, насколько было развито учение эпикурейцев об устройстве человеческих обществ.

   Как стоики были продолжателями киников, так эпикурейцы являются наследниками киренаиков. Но и они возвели субъективное воззрение сократической школы на степень систематического миросозерцания. Впрочем, и в этом отношении они не произвели ничего существенно нового, в приложении к природе они целиком заимствовали атомистическое учение Демокрита, от которого они отличаются тем, что не физика играет у них главную роль, а этика. Такое заимствование было естественно, как скоро материя полагалась в основание всего сущего. Из двух противоположных начал бытия, разума и материи, которые у Платона и Аристотеля возводились к идеальному единству, стоики приняли за основание разум, эпикурейцы - материю, т.е. элемент бесконечного разнообразия, источник всех частных сил. Привести эти силы к каким-либо твердым основам нет возможности иначе, как признавши первоначальные, неделимые частицы, из которых все составляется. Философский материализм неизбежно к этому приходит. По этой теории, атомы движутся в пустоте, и из разнообразного их сочетания строится весь мир. Человек сам не что иное, как произведение материальных сил. Таким образом, материализм является у эпикурейцев основным началом как теоретического, так и практического их учения. В познании единственным мерилом истины они считали внешние чувства. Человек все свои впечатления получает извне, разум приводит эти впечатления в соотношение между собою и обобщает их, но выработанный таким способом положения нуждаются в поверке, которую опять может дать один опыт. Одним словом, эпикурейская система познания - чистый сенсуализм. Они являются предшественниками Локка и французской школы XVIII века. В практической же области основное их начало - счастье или наслаждение. Оно составляет цель человека, к нему стремится всякое живое существо. Это единственное безусловное добро, точно так же как страдание - единственное безусловное зло. Но эпикурейцы не поставляли, как киренаики, целью человека отдельное наслаждение, а возводили теорию счастья к общим началам. Одно удовольствие может противоречить другому, следовательно, нужен между ними благоразумный выбор. Мало того: всякое наслаждение основано на потребности, т.е. на страдании, следовательно, всегда неразлучно со страданием. Избежать последнего можно, только стараясь освободиться от потребностей. Поэтому истинное счастье состоит не столько в положительном удовольствии, сколько в отсутствии страданий, точно так же, как истинное богатство состоит в умерении своих желаний. Высшая же цель человека - безмятежность духа, которая дается внутренним состоянием души, правильною деятельностью разума, умеющего отличать прочное наслаждение от преходящего. Таким образом, эпикурейцы в этом отношении пришли к одному результату со стоиками, отправляясь от противоположной точки зрения. Они также изображали идеал мудрого, сохраняющего свое спокойствие даже среди жесточайших страданий. У тех и у других личное начало является преобладающим.

   Это начало вполне отражается в воззрениях эпикурейцев на нравственность и на политику. Добродетель, по их понятиям, не что иное, как средство для доставления человеку счастья. Пользою определяется правда, которая состоит в том, чтобы друг другу не вредить. Польза же составляет цель всякого общежития. Государство и закон установляются волею людей для взаимного обеспечения. Единственное основание права - договор; где нет договора, нет и права. Но так как люди вступают в договор для собственной пользы, то как скоро закон перестает быть полезным человеку, так он теряет для него обязательную силу. Однако, имея в виду, что законы вообще установляются для пользы людей, их следует уважать. Безумный старается обойти закон, чтобы приобрести себе лишнее; мудрый, напротив, исполняет его, зная, что нет возможности избежать воздаяния за несправедливость. Соблюдать законы и жить в мире со всеми - единственное средство достигнуть счастья и избавиться от постоянного страха наказания. Мудрый не вмешивается однако в государственные дела, когда этого не требует необходимость, ибо эти занятия нарушают безмятежность духа.

   Из всего этого ясно, что учение эпикурейцев было отрицанием нравственного закона, которому люди обязаны подчиняться. Все выводилось из личной пользы и личной воли человека. Возражая на эти воззрения, стоики справедливо говорили, что по началам эпикурейцев, преступление состоит не в том, чтобы украсть, а в том, чтобы попасться в воровстве. И точно, как скоро в основание всей человеческой деятельности полагается личное счастье, нравственное начало должно исчезнуть. Все ограничивается большим или меньшим благоразумием.

   Эти две противоположные школы, стоики и эпикурейцы, имели огромное влияние на умственное и нравственное развитие древнего мира в последние времена римской республики и в первые века империи. Но стоики играли несравненно более значительную роль, нежели эпикурейцы. Видя падение всех жизненных основ, на которых держалось древнее общество, лучшие люди того времени искали убежища в отвлеченном нравственном начале, которого строгость давала им твердость духа, способную противостоять всем искушениям и возвысить человека над теми картинами ужаса и разврата, которые представлял в то время римский мир. Общее нравственное начало одно представлялось и связующим элементом общества при безмерном расширении Римской империи, вне этого оставалась одна голая сила, которая должна была заменить исчезнувший народный дух. Эпикуреизм, напротив, не заключал в себе ничего, кроме разлагающих начал. Уединяя человека, погружая его в личный эгоизм, он мог доставить ему некоторые наслаждения, но для общества он оставался бесплодным. Личность в древнем мире являлась только средоточием частных интересов, разрушительных для общего союза. Она не успела еще выработать в себе той энергии, той созидающей силы, с которыми она выступила в новом мире. Поэтому в новое время роли переменились. Здесь опять являются учения, соответствующие стоическому и эпикурейскому, но последние занимают первенствующее место. Личность в новом мире не отрешается от общества, а вступает в него со всем