Чичерин Борис Николаевич - История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века

не согласиться; только последствия он выводит самые ложные. В сущности, все различие заключалось в том, что протестанты считали дозволенным убивать католиков, а католики протестантов. Несмотря на старания автора показать отличие своего учения от гугенотского, результат выходит один и тот же.

   ______________________

   * См. об этом Labitte. Appendice, где изложено и содержание книги. Ср. также статью Jesuiten в "Staatslexicon" Роттека и Велькера, 3-е изд.

   ______________________

   Автор доказывает, что право народа выбирать царей проистекает от природы и от разума, данного человеку Творцом. Презирать свободу, которую Бог нас одарил, было бы признаком низкой и раболепной души. Поэтому невозможно признать, что народ отчуждает первоначально принадлежавшую ему власть, перенося ее на те или другие лица. Напротив, он всегда сохраняет право ограничивать и изменять образ правления. Даже язычники пользовались этим правом, во имя его римляне изгнали Тарквиниев. Тем более должны иметь его народы христианские, осененные высшею благодатью. Христианский князь является не владельцем вотчины, как турецкий султан, а управляющим землею по поручению народа и на основании заключенного с ним договора. Поэтому всякий князь, вступая на престол, должен сначала вопросить народную волю. Если же правитель становится тираном, то народ для собственной защиты должен его обуздать. Св. Писание дозволяет и убийство тиранов, однако не так, как проповедуют протестанты. Если тиран захватил власть насильно, то нет сомнения, что всякий может его убить; если же тираном сделался законный правитель, то нужны с его стороны многочисленные злоупотребления, прежде нежели может быть дозволено посягать на его жизнь. Тогда лишь, когда становится очевидным, что народ не хочет более ему повиноваться и восстает на него, считая его тираном, каждый может убить его как вора. Но лучше всего дожидаться решения церкви. Примером может служить Жак Клеман, этот славнейший и невиннейший юноша, говорит автор, память которого следует защищать против возмутительных клевет политиков, стремящихся унизить этот геройский и совершенно божественный подвиг.

   Учете о тираноубийстве получило еще большую знаменитость через другое сочинение, которое по учености и таланту стоит несравненно выше всех этих вызванных борьбою памфлетов. В начале XVII столетия, (в 1603 г.), испанский иезуит Мариана, один из замечательнейших писателей своего ордена, издал книгу "О царе и царском воспитании" (De rege et regis institutione). Она писана обдуманно, на досуге, посвящена Филиппу III, королю испанскому, и одобрена королевскою цензурою. Между тем в ней странным образом перемешиваются самые высокие понятия о царском достоинстве с началами, заимствованными из учения о народной власти. Противоречащие друг другу воззрения средневековых богословов выступают здесь рядом во всей своей резкости, свидетельствуя о том умственном хаосе, который господствовал в разгромленном лагере католиков.

   Мариана исходит от начала общежития. Первоначально, говорит он, люди жили рассеянно, как животные. Имея мало нужд, следуя природным влечениям, не причастные порокам, они могли бы вести самую блаженную жизнь, если бы их не удручал недостаток многих вещей и слабость тела не подвергала бы их внешним нападениям. Из всех животных человек наиболее беззащитен, он нуждается во всем. Но Бог сотворил его таким из любви к человеческому роду, чтобы люди поняли необходимость взаимной помощи, ибо нет ничего лучше общества, соединенного дружбою. В одиноком состоянии человек был предан на жертву и диким зверям, и сильнейшим из себе подобных, которые легко могли угнетать слабейших. Потребность защиты повела людей к теснейшему сближению, они стали выбирать себе предводителей, лучших из среди себя, которые могли бы охранять их от врагов и водворить между ними правосудие. Так произошли города, и возникла царская власть. Вследствие слабости людей и потребности взаимной помощи образовались гражданские общества и установились священные законы.

   Объяснивши происхождение обществ, Мариана доказывает, что из всех способов устройства верховной власти преимущество принадлежит монархии. 1) Она более всего согласна с законами природы, которые совокупность мироздания подчиняют единому управлению, и везде над частями поставляют главу или средоточие, дающее направление целому. И дом, и область, и государство любят управляться единым лицом. 2) Для охранения мира в обществе лучше один правитель, нежели многие, которые часто расходятся в мнениях и преследуют свои частные выгоды. Единый князь менее подвержен всякого рода страстям, ибо, имея все нужное, он ничего для себя не желает; поэтому здесь более места для правды и свободы. 3) Всякая власть требует силы, но сила, сосредоточенная в одном лице, гораздо больше и действительнее, нежели разделенная между многими. Примеры войн и союзов, где требуется согласие нескольких воль, свидетельствуют о том, что попечение об общих делах лучше вверяется одному, нежели многим. Против этого могут возразить, 1) что несколько умов лучше видят вещи и познают истину, нежели один; 2) что единый правитель более подвержен страстям и увлечениям, нежели многие; 3) что при общем управлении ошибки одного исправляются другими, тогда как князь не подлежит ничьему суду и не может быть никем наказан; наконец, 4) что нет ничего лучше власти, сдержанной законами, а этого всего труднее достигнуть с князем, у которого в руках сосредоточивается вся полнота власти. Эти возражения несомненно имеют значительный вес, но во всяком образе правления есть свои выгоды и свои недостатки, надобно знать, которые перевешивают. Если в государстве первое благо заключается в мире и согласии, а раздор составляет величайшее зло, то монархия бесспорно имеет преимущество перед другими образами правления. Это тем очевиднее, что во всяком собрании людей количество злых превосходит количество добрых; следовательно, владычество большинства всегда ведет к господству худшей части народа. Невыгоды монархии значительно уменьшаются, когда князь управляет с совета лучших людей. Наконец, несомненно, что нет правления хуже тирании; но это самое доказывает превосходство монархии, ибо обыкновенно лучшие вещи, извращаясь, становятся худшими.

   Показавши выгоды монархического правления, Мариана выводит далее, что княжество должно быть наследственное. По-видимому, говорит он, ничего не может быть нелепее, как предоставить общественную власть воле случая: правление может достаться недостойному лицу, ребенку, женщине. Но, с другой стороны, выбор царя имеет свои, весьма значительные невыгоды: монархи, восходящие на престол из частной жизни, становятся надменными; перерыв власти и состязания соперников производят смуты; на выборах побеждает худшее большинство. Притом одна наследственная монархия способна внушить народу то уважение, которым должна пользоваться власть; непрерывность правительства соответствует непрерывности самого государства, охраняет мир и устраняет раздоры; наконец, тот более заботится об управлении, кто оставляет его своим детям. Нет сомнения, что наследник престола может быть недостоин своего сана, но история показывает, что столь же часто бывают недостойны и выборные князья. По всем этим причинам наследственная монархия имеет несомненное преимущество перед избирательною. Для избежания всяких поводов к козням, смутам и распрям полезно, чтобы наследник престола назначался самим законом, так чтобы выбор его не предоставлялся ни князю, ни народу.

   Но всякий образ правления может извращаться. Следуя Аристотелю, Мариана различает шесть образов правления, три правильных и три извращенных. Худший из них - тирания. Мариана изображает ее, подражая также Аристотелю, и затем задает себе вопрос: позволительно ли убивать тирана?

   Здесь он, по своему обыкновению, приводит доводы обеих сторон. Защитники тирании утверждают, что непозволительно сопротивляться какой бы то ни было власти, а тем более поднимать руку на царя, которого сам Бог поставил во главе народа. Попытки сменить князя производят в государстве глубокие потрясения и перевороты. Если допустить подобное начало, то внутренний мир вечно будет нарушаться, часто под самыми пустыми предлогами. Наконец, народ не может иметь уважения к власти, если он думает, что подданные имеют право наказывать своего князя. С другой стороны, защитники народа говорят, что царская власть происходит от народа, который всегда сохраняет за собою право в случае нужды призывать князей к суду и наказывать их. Ссылаются на примеры знаменитых людей, которые убийством тиранов покрыли себя вечною славою. Тиран подобен дикому зверю, уничтожающему все перед собою; неужели следует это терпеть? Нет, если кто видит мать или жену в опасности, он должен лететь к ним на помощь, тем более всякий обязан, с опасностью жизни помогать отечеству, которое дороже родителей.

   Из этих двух противоположных мнений Мариана склоняется на сторону последнего. И богословы, и философы, говорит он, согласны в том, что похититель власти может быть убиваем всяким. С законным князем, злоупотребляющим своею властью, надобно поступать осторожнее; в этом случае решение должно быть предоставлено собранию граждан. Сначала следует увещевать князя, но если он остается неисправимым, надобно объявить его общественным врагом и истреблять его всеми средствами. Если же князь запрещает собрания и таким образом мешает гражданам пользоваться своим правом, то всякому позволено убивать его безнаказанно. Мариана, как и другие защитники тираноубийства, восхваляет Жака Клемана, утверждая, что он своим подвигом приобрел себе вечную славу. Этот пример, говорит он, показывает царям, как опасно делаться врагами государства.

   Мариана не ограничивается этим общим решением вопроса. Как иезуит он входит в подробности, исследует свойства различных случаев. Он спрашивает: дозволено ли отравлять тиранов ядом? На этот вопрос, который мы видели уже у Иоанна Солсберийского, он отвечает отрицательно: принимая яд, говорит он, тиран как бы сам налагает на себя руку, следовательно, становится самоубийцею; это грех, в который не следует его вводить. Но погубить его посредством отравленной одежды или стула можно, ибо это внешнее действие, произведенное другим.

   После этого Мариана приступает к разрешению вопроса: чья власть выше, князя или государства, т.е. народа? Что народ выше князя в тех странах, где установлены власти, воздерживающие правителя, в этом не может быть спора. В других же вопрос сомнительнее. Многие думают, что князь выше отдельных лиц, но ниже собрания представителей всего народа, без согласия которых он не может ни издавать законов, ни взимать податей. Кроме того, если бы народ не был выше князя, то непозволительно было бы восставать на тиранов. Наконец, невероятно, чтобы народ, от которого исходит всякая власть, перенес все свои права на князя, не оставив за собою ничего. Однако многие ученые мужи ставят князя выше совокупности граждан. Иначе, говорят они, была бы не монархическая власть, а народная; из этого произошло бы смешение всех вещей. Князь управляет государством, как отец семейства - домом. Наконец, ничто не мешает народу перенести все свои права на князя, когда этого требует общественное спокойствие. Мариана не считает однако эти доводы убедительными. Он признает за князем право распоряжаться военным делом, творить суд, назначать сановников, но он не предоставляет ему власти изменять законы и взимать подати без согласия народа. Кроме того, и это самое важное, если бы власть народа не была выше княжеской, то нельзя было бы наказывать тиранов. Что же касается до вопроса "Мог ли народ перенести на князя все свои права или нет?", то Мариана считает его безразличным. Во всяком случае, говорит он, это безрассудно как со стороны народа, который отдает себя в волю одного человека, так и со стороны князя, который получает власть, могущую сделаться тираническою, а потому подверженную гораздо большим опасностям. Поэтому Мариана не считает князя изъятым от законов: всякий, отступающий от закона, говорит он, нарушает справедливость. Однако и здесь следует сделать различие: князь нравственно обязан исполнять все законы, но касательно тех, которые он издает собственною властью, он не может быть принуждаем к исполнению; если же закон издан с согласия народа, то здесь уместно и принуждение, ибо народная власть выше княжеской.

   Книга Марианы, очевидно, представляет собою смешение всех начал. Она замечательна как даровитое и чисто политическое изложение главных вопросов, занимавших его современников, но последовательности в ней нельзя найти. Она является как бы изображением того смутного состояния, в котором находился XVI век, где перемешивались и боролись самые разнородные начала: монархия и демократия, нравственный закон и проповедь убийства. Испанский иезуит умел все в себе совместить; он посвятил даже своему государю, вполне самодержавному, книгу, в которой он ставил народ выше царя и защищал убийство князей, злоупотребляющих своею властью.

   Если мы политическую литературу иезуитов сравним с произведениями протестантов, то увидим, что, в сущности, у них начала одни и те же, исключая вопрос об устройстве церкви, в котором они расходились. Теории закона и свободы у тех и других развиваются на одинаковых основаниях и почти с тождественным содержанием. Причина понятна: устройство церкви зависит от веры, от различного понимания Откровения; светские же начала имеют свою, присущую им природу, с которою необходимо соображаться и которая проявляется при всякой теоретической попытке построить на них известную систему. И протестанты, и католики разделяли области духовную и мирскую, признавая, что последняя может управляться иными началами, нежели первая. Поэтому, споря об одной, они могли соглашаться насчет другой. А если так было в XVI веке, когда религиозный вопрос был еще в полном разгаре, то тем более это могло иметь место впоследствии, при чисто светском развитии общественных элементов, когда религиозные стремления потеряли свою прежнюю силу среди европейских народов. В новое время мы видим, что те или другие политические начала развиваются у различных народов совершенно независимо от господствующего у них вероисповедания. Один и тот же народ, оставаясь при одной и той же религиозной форме, переходит в силу внутреннего закона развития через совершенно различные ступени политической жизни.

   Однако, если в Новое время религия не является уже определяющим началом исторического движения народов, то она не перестает оказывать на них свое влияние как одно из условий, содействующих или препятствующих развитию известных политических направлений. Таким образом, католицизм, хотя, как мы видим, он мог приспособляться ко всякому политическому устройству, по существу своему более благоприятствовал началу власти, нежели свободе. Поэтому в католических странах власть всегда получала от религии сильнейшую поддержку, а вследствие этого она могла достигнуть гораздо больших размеров, нежели в протестантских землях. Католические государства, Испания, Франция, Австрия, были главными центрами абсолютизма в Европе. Напротив, кальвинизм благоприятствовал свободе, в нем развитие неограниченной монархии всегда находило самое сильное препятствие. Кальвинистские земли сделались главными рассадниками свободных учреждений в новом человечестве. Наконец, лютеранское исповедание более всего содействовало утверждению законного порядка в тех государствах, в которых оно водворилось. Северная Германия сделалась в Европе главною представительницею начал закона и вытекающих отсюда учений.

   Это косвенное влияние религии на политику могло, разумеется, иметь большую или меньшую силу, смотря по обстоятельствам. Чем более известная религиозная форма приобретала господства над умами, тем более она стремилась подчинить себе и светскую область, а потому тем сильнее оказывалось ее влияние на последнюю. Вследствие этого страны, в которых католицизм пустил наиболее глубокие корни, остались позади всех на пути развития. Католицизм как форма, которой преобладающее значение принадлежит средним векам, в Новое время по существу своему является началом реакционным. Италия и Испания только недавно, под влиянием новых либеральных идей, успели подняться из-под того подавляющего гнета, который тяготел над ними вследствие векового союза церковного деспотизма с государственным. Напротив, те католические страны, в которых светские элементы были довольно крепки, чтобы сохранить свою независимость, не только не отстали от других, но явились вожатыми европейского развития. Такова Франция, которая искони умела дать отпор теократическим стремлениям пап. В ней постоянное реакционное движение, исходившее из недр католицизма, не могло препятствовать свободному движению идей. Реакция мешала здесь только одностороннему развитию либерализма. Отсюда непрестанная борьба противоположных начал, которая сделала Францию главным центром, где решаются политические вопросы Нового времени.

   Из писателей XVI века, защищавших католицизм и всемирное владычество папы, одиноко стоит Кампанелла. Он не богослов, а философ, не политик, а мечтатель. Это опять один из тех оригинальных людей XVI столетия, в которых сочетаются самые разнородные элементы, в которых глубокое стоит рядом с фантастическим и даже нелепым. Кампанелла двадцать семь лет просидел в неаполитанских тюрьмах, обвиненный в заговоре против испанского правительства, которое в то время там владычествовало, а между тем он с полным убеждением проповедовал всемирную испанскую монархию, подчиненную высшему руководству папы.

   С эпохою Возрождения философия, как и политика, освободилась от подчинения религии и сделалась самобытною наукою с чисто светским характером. Первый толчок этому направлению дали греки, которые, переселившись в Западную Европу, пробудили в ней стремление к самостоятельному изучению классиков. В половине XV столетия, после Флорентийского собора, Гемистий Плефон и кардинал Виссарион распространили между западными учеными поклонение Платону. Наука на Западе была уже к этому приготовлена. Последняя эпоха схоластики привела, как мы видели, к развитию идеализма; но схоластический идеализм, пытавшийся сочетать две разнородные области, сверхъестественную и естественную, не в состоянии был сладить с своею задачею. Он скорее вел к разобщению двух сфер, нежели к их соединению. Пробовали прибегнуть к мистицизму, но последний не мог дать твердых начал для науки. Классический идеализм пришел на помощь умам, искавшим исхода; он удовлетворил возникшей потребности и сделался точкою отправления для нового развития мысли. Скоро платонизм овладел умами. Во Флоренции основалась платоническая академия, корифеями которой были Марсилио Фичино и граф Пико делла Мирандола. Сочинения греческого философа переводились и толковались учеными; у Марсилио Фичино стоял бюст Платона как предмет религиозного поклонения. Явились и новые перипатетики, уже отвергавшие схоластику и следовавшие чистому учению Аристотеля. Таковы были Помпонацци, Цезальпин. Но все это было только начало. Скоро философия приняла более самостоятельное направление. Появились мыслители с новыми системами, пытавшиеся привести весь умственный мир к общим началам, ими самими выработанным. Эти попытки не представляют той зрелости и той логической связи, как системы Нового времени. У философов XVI века мысль находится еще более или менее в хаотическом состоянии, где перемешиваются разнородные направления. Но все элементы будущего развития находятся уже здесь в зачатках. Если мысль имеет менее стройности и последовательности, зато в ней более полноты и менее односторонности. Коренные же начала и здесь те самые, которые лежат в основании всякой философии.

   Главным центром этого умственного движения была Италия. Четыре имени выделяются здесь из остальных, как мыслители высшего разряда: Кардан, Телезио, Бруно, Кампанелла. В них выражаются и основные направления философии.

   Кардан примыкает к пробудившемуся в Италии классическому идеализму. Высшим началом бытия он ставит Единое, Совершенное, то, что заключает в себе все, к чему все стремится. Это и есть Добро, или Бог, единый в троичности Силы, Мудрости и Любви. Бог, по определению Кардана, есть сознающая себя жизнь любви. В нем все сущее достигает совершенной гармонии, которая состоит в согласии противоположностей. В природе же все слагается из трех начал: материи, формы и деятельности, их сочетающей, последняя есть душа вещей. Человек - цель творения, средоточие бытия, соединяющий земное с небесным. И он везде стремится к полной гармонии жизни, к сочетанию различного. Одна противоположность вызывает в нем другую, до тех пор, пока он не достигает совершенного согласия.

   Если Кардан держался проложенного уже пути, то Телезио старался пробить новую дорогу. Он является родоначальником сенсуализма Нового времени и опытного направления наук. Уже в средние века номиналисты, особенно позднейшие, производили познание от внешних чувств, но у них эта теория сочеталась с схоластикою. Телезио отверг всякие схоластические приемы и требовал, чтобы человек читал в книге природы, отправляясь от того, что есть. Однако в собственной своей системе он далеко не осуществил своего требования: и он хотел сочетать материалистические начала с религиозными, принимая, впрочем, последние как плод философской мысли. Бог, по его учению, создал прежде всего материю, без которой ничто не может быть, ибо без нее нет силы, так же как и наоборот, нет материи, которой бы не была присуща сила. Мы видим здесь положение, повторенное новейшими материалистами. Телезио строит всю природу из двух основных сил, холода и тепла, от которых происходят все вещи. Опытный путь очевидно уступает здесь место чисто произвольной конструкции. Возродившийся в этой системе материализм нашел более последовательного продолжателя в Ванини, который погиб на костре, затем несколько позднее в Гассенди, который воскресил учение эпикурейцев; опытная же метода обрела в конце этого периода высшего своего представителя в лице великого Бэкона, положившего основание изучению естественных наук. Бэкон указал на Телезио как на одного из своих предшественников.

   Материализм вел к раздроблению сил природы; Джордано Бруно хотел привести их к единству, возведя их к первоначальному источнику, к Бытию, от которого все происходит. Бруно переносит неоплатонические начала в новый мир, он является предшественником Спинозы. Так же как последний, исходя от единства субстанции, лежащей в основе всех вещей, он развил систему натуралистического пантеизма. И он был предан огню инквизициею.

   Наконец, представителем спиритуализма является Кампанелла. Он старался соединить воззрения Телезио на материальный мир с католическим православием и с собственными философскими началами. Исходная точка его учения лежит в мысли, в самопознании. "Я познаю себя, следовательно, я есмь" - это основное положение Декарта было уже высказано Кампанеллою, который взял его у Августина. Познавая себя, я познаю себя мыслящим и хотящим, следовательно, и сущим, т.е. имеющим силу мыслить и хотеть. Эти три первоначальные определения - сила, разум и воля, или сила, мудрость и любовь, составляют мое бытие. Но познавая себя, я вместе с тем познаю себя ограниченным: к моему бытию присоединяется небытие. Вне меня есть другие вещи, которые я также познаю. Познавать я могу только тождественное со мною, ибо познание есть усвоение предметов разумом; следовательно, и бытие других, познаваемых мною вещей состоит в силе, мудрости и любви. Всякая вещь имеет первоначальную силу, которая дает ей бытие; она сознает это бытие, ибо иначе она не могла бы сохранить себя: насколько у нее есть сознания, настолько есть и бытия; наконец, она любит свое бытие, почему и стремится к самосохранению. Таким образом, мироздание представляет совокупность живых и сознающих себя сил. Каждая из них составляет единицу, нераздельную в себе, но отличающуюся от других. Этим самым каждая вещь является ограниченною: к бытию присоединяется в ней небытие. Отсюда ясно, что для полноты познания необходимо возвыситься к такому бытию, которое не имеет в себе небытия, к первоначальной причине всего сущего. Это и есть Бог, который состоит также из троичности Силы, Мудрости и Любви. В нем как в верховном бытии заключается сущность всех вещей, т.е. их идеи. Познавая себя, Бог познает и вещи, а познавая вещи, он их творит. Творение есть проявление божественного познания, исходящего из Мудрости. Как верховный Разум, Бог располагает все мироздание в предустановленном, неизменном порядке. Действия трех первоначальных причин суть необходимость, судьба и гармония; первая есть выражение Силы, вторая - Мудрости, третья - Любви. Когда мы смотрим на отдельные явления, нам кажется, что в мире многое происходит случайно, но в сущности все совершается по закону необходимости. Человек в мироздании является высшим существом: он не только вращается в ограниченном бытии и познании, как другие вещи, но он имеет и высший разум, неизреченное истечение Божества; этим разумом он восходит к познанию Бога. Однако в настоящей жизни, заключенной в ограниченной сфере, это познание неполно. Отсюда человек выводит, что у него есть цель высшая, загробная. К ней он должен стремиться, возводя к Богу все свои мысли, желания. Руководителем служит ему религия, которая поэтому составляет высшую связь человечества.

   Прилагая эти начала к практической области, Кампанелла пришел к необходимости всемирной монархии, управляемой папою как высшим представителем мудрости на земле. Он изложил свои мысли об этом предмете в не дошедшем до нас сочинении "О папской монархии"*. Сознавая однако, что для создания подобного государства нужна первоначальная сила, Кампанелла искал князя, который мог бы завоевать весь мир. Он нашел его в испанском короле, в руках которого с обширными владениями в Европе соединялось господство над всем Новым Светом. С этою мыслью Кампанелла написал любопытную книгу "Об Испанской монархии", в которой он указывал королю средства для достижения желанной цели.

   _____________________

   * Он сам ссылается на это сочинение, см.: De Monarchia Hispanica. Amstelod, 1653. С. 8: "...sicut in monarchia papali ostendi", также с. 31.

   _____________________

   Для основания и устройства всякого государства, говорит Кампанелла, нужно содействие трех причин: Бога, мудрости и случая. Последний состоит в умении пользоваться временем и обстоятельствами. Все эти причины в совокупности называются судьбою, которая не что иное, как согласное их действие. От нее рождается фортуна, от нее исходит успех всякого человеческого предприятия.

   Кампанелла рассматривает эти три причины в отношении к предполагаемой Испанской монархии. Необходимо, говорит он. начать с Бога, ибо человек свободен только в своей воле, а не в своих действиях, которые определяются цепью причин и следствий, восходящих к первой причине. На основании пророчеств, в которых открывается воля Божья, Кампанелла доказывает, что приближается конец света и что человечество находится уже в том периоде развития, когда все должно подчиниться святым и церкви. Испанский же король предназначен приготовить папе владычество над всей землею.

   Переходя затем к другой причине, к мудрости, Кампанелла старается доказать политическими соображениями, что всемирный монарх, исповедующий христианство, непременно должен подчиняться папе. Очевидно, говорит он, что князь, который имеет над собою высшего, управляющего посредством религии, как, например, папу, никогда без согласия последнего не может достигнуть всемирного владычества. Религия господствует над человеческою душою, а от настроения душ зависят и успех оружия, и все средства, которыми приобретается царство. Поэтому герои, которые хотели основать всемирную монархию, всегда старались придать себе религиозный характер; так поступали Александр Великий, Юлий Цезарь, который непременно хотел быть первосвященником, наконец, Магомет. Если испанский король желает достигнуть такого же могущества, он должен основать новую религию, но этого не допустит ни разум, ни Бог. Новые религии, вообще, возвещаются только при создании новых государств, но если в существующих уже государствах происходят религиозные перемены, то это скорее ведет их к падению. Между тем папе Христос вручил оба меча, и светский, и духовный. Имея даже один из них, который дает ему религиозную власть над душами, он может легко противодействовать всякому монарху, ему враждебному. Напротив, кто будет действовать ему в угоду, тот имеет все условия успеха. Поэтому, если испанский король хочет основать всемирную монархию, ему необходимо соединиться с папою. Он должен велеть повсюду проповедовать, что приближается конец света, когда будет одно стадо под одним пастырем, и что он призван быть как бы новым Киром, которому предназначено собрать это стадо воедино. Для осуществления этого плана первым делом должно быть искоренение протестантской ереси, которая отрицает папскую власть. Кроме того, Кампанелла советует королю всеми мерами стараться привлечь к себе вообще духовенство. С этою целью он должен показывать в делах веры даже большую ревность, нежели сам папа, епископов же полезно постоянно занимать какими-нибудь новыми предложениями, касающимися религии, например канонизациею святых и т.п. Следует также духовных лиц приобщать к суждениям о государственных делах и даже придавать их в качестве советников полководцам на войне.

   Кампанелла рассматривает далее другие требования мудрости, а также обстоятельства, представляемые случаем, которым мудрость должна пользоваться. Сюда относятся добродетель короля, доброта законов, благоразумие совета, правда чиновников, повиновение вельможей, количество и дисциплина войска, прочность казны, любовь народа, проповеди в пользу власти, наконец, согласие в собственных владениях и раздоры в соседних. Все эти статьи обсуждаются одна за другою, большею частью в нравственном духе, но нередко и с значительною долею политической хитрости. Хотя Кампанелла восстает на Макиавелли, называя его злодеем (scelestus), однако подчас собственные его советы отзываются тем же направлением.

   Нравственное начало является, впрочем, преобладающим. Король, говорит Кампанелла, должен прежде всего отличаться мудростью и добродетелью. Кто не умеет управлять собою, тот не может управлять и государством. Необходимо притом, чтобы князь не только казался добродетельным, но и действительно был таковым, следуя примеру папы и епископов. Кампанелла дает много советов насчет личного поведения монарха, он входит в подробности даже супружеской жизни и деторождения. Относительно законодательства он утверждает, что не следует издавать новых законов, ибо достаточен закон христианский совокупно с римскою мудростью. Законы, говорит Кампанелла, должны быть таковы, чтобы народ соблюдал их из любви, а не из страха. Тиран, который в законодательстве имеет в виду только себя, разрушает собственную власть. Закон должен быть согласен и с обычаем, и даже с климатом, в котором живут люди. Далее, насчет вельможей или баронов Кампанелла советует не давать им соединяться между собою и увеличивать свою силу, ибо через это они могут сделаться опасными для монарха. Из остальных советов любопытно то, что Кампанелла говорит о народной любви. Он восстает против тех, которые утверждают, что властитель должен сеять раздоры между подданными. Это правило, говорит он, нелепо по многим причинам. Оно делает из князя тирана, который заботится о себе, а не об общем благе; вследствие этого в народе возбуждается к нему не любовь, а ненависть и страх. Кроме того, когда подданные живут в согласии, они тверже стоят против врагов. Поэтому мудрые законодатели всегда старались соединить граждан взаимною любовью. Для этого существуют разные средства. Прежде всего согласию способствует единство религии, ибо ничто так не разделяет людей, как различие вероисповедания. Затем во всесветной монархии к той же цели ведут взаимные браки и торговые сношения между народами. Наконец, необходимо установить среди граждан равенство, которое одно в состоянии уничтожить зависть, грабительство, роскошь, ненависть и изнеженность. Между тем, говорит Кампанелла, в христианском мире господствует заблуждение, в силу которого один является совершенным бедняком, а другой имеет несметные богатства. И тот. кто получает огромные доходы, все употребляет на собак, лошадей и шутов, на блестящие золотом покровы коней или, что еще хуже, на любовниц. Когда же бедный вчиняет иск против кого-нибудь из этих людей, то не только он не добьется своего права, но скорее он должен бежать или погибнуть где-нибудь в темнице; богатый же все себе забирает, потому что все судьи подкупны, зло, наиболее пагубное для государства. Богачи, правда, являются обыкновенно весьма щедрыми относительно своих слуг, но и это скорее служит во вред государству, нежели в пользу, 1) потому что эти слуги преданы единственно господину и готовы за ним следовать даже против царя; 2) потому что они через это становятся изнеженными, гордыми, льстецами. Это как бы школа людей самых подлых и ленивых, которые потом, обзаведясь семействами, своими кознями угнетают низшие классы и повсюду распространяют яд своего беззакония. Для устранения подобных зол король должен водворять в народе равенство, запрещая вельможам держать многочисленную прислугу. С тою же целью следует только половину податей брать с низших классов, а другую взимать с высших.

   Но, как сказано, Кампанелла не всегда остается верен нравственным началам. Политик иногда берет верх над нравственным философом, и тогда он рекомендует относительно народа совершенно иные средства. "Несомненно, говорит он, что народ, особенно в столь обширном государстве, сильнее, нежели король совокупно с его друзьями и воинами. По крайней мере это так в христианском мире, хотя у турок оно не совсем достоверно. Необходимо, следовательно, принимать меры, чтобы народ не восстал почему-либо на короля и не сверг с себя его власти. С этою целью монарх должен главным образом заботиться о том, чтобы разные племена, входящие в состав государства, не имели между собою связи и чтобы они, будучи в унижении, не находили главы, на которого бы могли полагаться в случае восстания. Но более всего, говорит Кампанелла, общественный мир зависит от духовенства и в особенности от проповедников, которым народ верит и которых он слушается. Они обещают ему вечные блага, которые он может приобрести, презирая временные; они говорят ему, что повиновение царю угодно Богу и что, вынося напасти, подданные от Бога получат награду. Этим способом устраняются возмутители и предупреждаются восстания. Поэтому первое орудие власти - язык, а второе уже - меч. Это ясно из примера людей, которые своею речью увлекали за собою народы. Чтобы побороть великих возмутителей и особенно еретиков, Кампанелла советует учредить хорошую семинарию молодых проповедников, вроде тех, которые заведены иезуитами. Он видит в этом лучшее орудие для будущего всемирного государства.

   Испанская монархия представляла в глазах Кампанеллы начало силы, папская власть воплощала в себе мудрость, в дополнение необходимо было изобразить и идеал любви. Кампанелла видел этот идеал в первой христианской общине, где братство вело к коммунизму. С другой стороны, изучение классиков воодушевило его в пользу Платоновой республики, которая представляла развитие тех же начал. Кампанелла захотел сам начертать образ идеального государства, оставив в стороне свои планы всемирной монархии и приспособляя классические предания к своей метафизике. Это он сделал в сочинении, которому он дал название "Город Солнца" (Civitas Solis).

   Кампанелла не упоминает об "Утопии" Мора; но он очевидно имел ее в виду. Само изложение, так же как в Утопии, имеет форму разговора. Генуэзский путешественник описывает великому мастеру Гошпитальных рыцарей виденный им около Индии город Солнца. Сначала изображаются великолепные здания, которыми город украшен, потом повествователь переходит к образу правления и к общественному устройству. Верховная власть вручена здесь священнику, которого жители на своем языке называют Солнцем, но которого европейцы назвали бы метафизиком. Он судья светских и духовных дел, которые все подлежат его верховному решению. Под ним состоят три помощника, Пон, Син и Мор, т.е. Сила, Мудрость и Любовь. Первому поручены дела войны и мира, которыми он распоряжается самовластно, подчиняясь одному Солнцу. Второй заведует науками и искусствами, имея под собою столько подчиненных, сколько есть отдельных наук. Третьему, наконец, вверено попечение о деторождении: он обязан смотреть, чтобы порода сохранялась возможно лучшая. Он же заведует воспитанием детей, а также медициною, земледелием - одним словом, всем, что относится к пище, одежде и народонаселению.

   Таково устройство правления. Что касается до общественного быта, то в городе Солнца господствует полный коммунизм. У граждан все общее, не только имущества, но и жены. Этим устраняются эгоизм и все дурные наклонности человека, остается одна любовь к общему благу. Другие люди думают, что необходимо каждому иметь свой дом, свою жену и своих детей; солярийцы не признают этого, полагая, вместе со св. Фомою, что деторождение установлено для сохранения рода, а не лица и что поэтому размножение народонаселения касается не частных лиц, а общества. В городе Солнца все, что относится к этому делу, заведуется общественными властями и совершается по их приказанию. Воспитание детей, разумеется, также общее. И здесь руководителями являются сановники, которые назначают каждому его ремесло, смотря по характеру и по созвездию, под которым он родился. Поэтому все исполняют свое дело хорошо и с любовью, так как труд их отвечает естественным их наклонностям. Способнейшие в каждой отрасли знаний определяются к общественным должностям. Кандидаты на должности предлагаются сперва начальниками в большом совете, составленном из всех граждан выше двадцати лет, здесь всякий может высказать о них свое мнение. Затем происходит окончательный выбор в более тесном совете, где заседают все должностные лица и граждане выше пятидесяти лет. Для того чтобы быть избранным в метафизики, необходимо основательно знать все науки; поэтому здесь управлять государством может только гений, который своею мыслью проник в самую сущность вещей. Это сан пожизненный, так же как и должности трех ближайших его подчиненных. Остальные чиновники могут быть сменяемы по воле народа, эти же четыре переменяются только тогда, когда по общем совещании они найдут лицо, более достойное занимать их место, нежели они сами. Тогда они добровольно уступают ему свое звание.

   Кампанелла входит в значительные подробности насчет образа жизни, верований и философских мнений солярийцев; но все эти фантастические описания имеют весьма мало интереса. Очевидно, что здесь новой и серьезной мысли нет никакой. Коммунистические начала доведены до еще большей крайности и односторонности, нежели у Мора, вследствие чего общественное устройство, изображенное Кампанеллою, является еще менее сообразным с природою вещей и с естестаом человека. Поэтому его сочинение далеко не получило такой известности, как "Утопия". В истории науки оно не имеет значения. Кампанелла как философ занимает одно из первых мест в ряду мыслителей XVI века, как публицист он стоит весьма низко. В его учении соединяются различные элементы нравственного закона: и религиозный, и философский, и политический; он старается сочетать власть, закон и любовь, или общее благо, но все это бродит у него в хаотическом беспорядке. Он является здесь не столько двигателем науки, сколько образцом тех странностей, в которые впадали даже сильные умы того времени.

   Во время разгара борьбы между католиками и протестантами во Франции образовалась средняя партия под именем политиков. Они стали в положение независимое от обеих сторон и стремились к водворению мира в государстве признанием свободы вероисповедания. Эта партия, к которой принадлежали лучшие люди того времени, как, например, канцлер Лопиталь, окончательно восторжествовала с восшествием на престол Генриха IV. С этих пор монархия, отрешившись от исключительных требований религиозных исповеданий и возвышаясь над противоположными партиями, сделалась исходною точкою чисто светского развития государственной жизни.

   К этому среднему направлению принадлежал один из замечательнейших публицистов XVI века, Иоанн Боден Qean Bodin*). Он был политическим деятелем на Генеральных штатах того времени и вместе плодовитым писателем. Из его сочинений самое значительное книга "О республике" (De la Republique). По основательной и обширной учености, по юридическим сведениям и по государственному смыслу оно занимает почетное место в политической литературе всех времен и народов. Боден подробно и отчетливо исследовал существо и устройство государства, выставляя главным его признаком верховную власть. Это начало он противопоставил теориям монархомахов.

   _______________________

   * О Бодене кроме общих руководств см. сочинение: Jan Bodin et son temps, par H. Baudrillart.

   _______________________

   Боден начинает с определения: государство есть правое управление несколькими семействами и тем, что у них общее, притом с верховною властью (Republique est un droit gonvernement de plu-sieurs mesnages et de ce qui leur est commun, avec puissance souve-raine). Это определение разбирается по всем частям.

   Первое, что в нем представляется, это то, что государство есть правое управление, т.е. что оно действует сообразно со справедливостью и с естественным законом. Этим оно отличается от шайки разбойников. Мы видели, что древние мыслители определяли государство главным образом его целью - совершенною жизнью. Боден критикует это определение. Он замечает, что в нем недостает главных составных частей политического тела: семейств, того, что им обще, и, наконец, верховной власти. В собственное свое определение он вовсе даже и не ввел государственной цели. Однако он касается ее, говоря о государстве как о правом управлении; но она имеет для него совершенно второстепенное значение. Цель государства, как и отдельного лица, говорит он, состоит в блаженной жизни, которая заключается главным образом в теоретической деятельности и в развитии соответствующих ей добродетелей. Но так как невозможно достигнуть этого без материальных условий, то государство должно прежде всего заботиться о защите против внешних врагов, о внутреннем мире и об охранении правосудия, не считая, впрочем, всего этого конечною целью своей деятельности, а рассматривая эти требования, как предварительные условия счастливой жизни. Боден очевидно заимствовал эти начала у Аристотеля, но они не клеятся с остальными его воззрениями, а потому остаются у него без дальнейших последствий.

   Затем Боден переходит к другой части своего определения, к семейству. Семейство, говорит он, есть правое управление несколькими лицами и тем, что им принадлежит, под властью отца семейства. Оно составляет основание государства, которое через него продолжает свое существование. От семейного быта зависит благосостояние политического тела, которое процветает, когда части, его составляющие, управляются как следует. Хорошо устроенное семейство - настоящий образец государства, домашняя власть уподобляется политической. Однако между тою и другою есть существенная разница: одна управляет частным достоянием, другая общим, ибо там нет государства, где нет ничего общего. Но это общение не должно поглощать в себе семейного быта и частной собственности. Боден восстает против коммунизма, который проповедовали Платон и Томас Мор. Там, где все смешано, говорит он, где частное не отличается от общественного, там нет ни семейства, ни государства. Такой быт противоречит естественному закону, который запрещает брать чужое; он разрушает семейное начало и уничтожает разнообразие, которое одно делает гармонию приятною. Еще хуже общение жен, оно разрушает кровные связи и любовь между мужем и женою, между родителями и детьми. Проповедники коммунизма воображают, что люди более заботятся о том, что принадлежит всем, а на деле всегда бывает наоборот: каждый старается из общего достояния приобрести что-нибудь для себя. Свойство любви таково, что чем она становится общее, тем более она слабеет. Мы узнаем в этих возражениях следы изучения Аристотеля.

   Говоря о семействе, Боден настаивает главным образом на необходимости семейной власти. Всякий союз, говорит он, управляется властью, которой соответствует повиновение. Даже в состоянии естественной свободы разум в человеке должен подчинять себе чувственные влечения, это первый закон природы. В обществе же естественная свобода необходимо подчиняется чужой воле. Вследствие этого, как скоро образуется семейство, так в нем устанавливается власть, которая имеет три формы: власть супружеская, родительская и господская. Первая составляет основание всякого человеческого общества, ею держатся все государства. Однако она не должна простираться до того, чтобы жена низводилась на степень рабыни, но муж властен над всеми действиями жены и может пользоваться всем ее имуществом. Жена не вправе вести тяжбу без разрешения мужа ни в качестве истца, ни в качестве ответчика. Впрочем, по мнению Бодена, жена подвластна мужу, только если последний сам не состоит членом семейства и не подчинен отцу или господину, в противном случае он теряет свои права и над женою, и над детьми. Причина та, что семейная власть должна быть едина, иначе в семье будут происходить беспрерывные раздоры.

   Еще большие права Боден дает отцу над детьми. Это единственная власть, созданная самою природою по образцу всемогущего Бога, отца всех вещей. Отеческая власть - главный столб государства, ибо от нее зависит воспитание детей. Там, где она слабеет, государство падает, как показывает пример Римской империи. Боден требует даже, чтобы отцу было предоставлено право жизни и смерти над своим потомством. Закон, говорит он, не может вмешиваться в отношения родителей и детей; отцы всегда будут скрывать проступки детей, если им самим не предоставлено право наказания. На это возразят, что родители могут злоупотреблять столь обширною властью, отец может быть даже безумный. Но в таком случае у него, как у всякого безумного, следует отнять право распоряжаться другими; если же он в здравом уме, то любовь к детям всегда заставит его во всем искать их пользы. Наконец, если бы и случились злоупотребление, то законодатель не должен за этим останавливаться, ибо нет хорошего закона, который бы не имел своих невыгодных сторон.

   Здесь Боден является безусловным и преувеличенным защитником начала власти. Более либерально его мнение о рабстве. Он один из первых восстал против теорий, господствовавших в древности и в средние века. Защитники рабства, говорит он, как, например, Аристотель, утверждают, что оно согласно с законами природы, ибо одни люди рождены для владычества, другие для повиновения. Если бы оно было противно природе, то оно не могло бы так долго держаться, между тем почти ни одно государство без него не обходится. В течение многих веков народы с ним растут и процветают. Мудрые и добродетельные люди его одобряли. Самый обыкновенный способ происхождения рабства - война; а что может быть сообразнее с человеколюбием, как пощадить жизнь побежденного, и взамен того сделать его рабом? Это особенно справедливо относительно тех, которые ведут войну неправедную и нападают на чужое достояние: они достойны смерти, а потому обращение их в рабство может быть только знаком милосердия. Однако Боден не убеждается этими доказательствами. "Я признаю рабство сообразным с законами природы,