Булгаков Валентин Федорович - Тотальная ложь власти и выбор личности

  

   Публикация Валерии Абросимовой

   Опубликовано в "Независимой газете" от 31.03.2000.

  

   О том, что власть любит ложь и выбирает ее как модель поведения, известно было еще во времена Платона. Это только кажется, что такого наглого цинизма и тотальной лжи на всех уровнях государственной власти еще не было в истории России. Было, и неоднократно. Но в те далекие годы, о которых ниже пойдет речь, гражданское самосознание было качественно иным. Валентина Федоровича Булгакова (1886-1966) вряд ли нужно представлять читателю. Убежденный последователь Толстого, он своим сочетанием мужества и деликатности не раз ставил носителей власти в неудобное положение. К 1921 году, когда в России от голода вымирали целые деревни, у В.Ф. Булгакова было свое дело по организации музея Л.Н. Толстого в Москве, прочная репутация и желание помочь голодающим. Особых иллюзий относительно новой власти у него не было, но ее нетерпимость к свободному слову заставляла Булгакова публично полемизировать с А.В. Луначарским и другими. Выступая в августе 1920 года в Политехническом музее с докладом "Лев Толстой и Карл Маркс", В.Ф. Булгаков сказал, что всякий социализм, который обещает рай на земле, есть лишенная всякого смысла фантазия. Обновить человека изнутри может только революция духа. Между тем голод наступал, и власть не знала, что с ним делать. 21 июля 1921 года в Москве состоялось предварительное заседание Всероссийского общественного комитета помощи голодающим и был подписан декрет ВЦИК о создании Комитета, а также положение о нем. Комитету был присвоен знак Красного Креста. В его состав первоначально вошли 63 человека, 1 августа к ним присоединились еще 10 человек. Председателем Комитета был назначен Л.Б. Каменев. Помимо известных деятелей культуры в Комитет вошли экономист А.В. Чаянов, президент Академии наук А.П. Карпинский, толстовцы, имевшие опыт работы на голоде, а также представители различных сект, имевшие широкие международные связи. Авторитет Комитету придавали В.Фигнер и В.Г. Короленко, принявший пост почетного председателя Комитета. Через шесть недель ВЦИК принял постановление о ликвидации Комитета. Большинство его членов были арестованы. Одновременно в печати началась травля наиболее известных участников общего дела. Именно об этом пойдет речь в публикуемом ниже письме В.Ф. Булгакова. Но в отличие от многих бывший секретарь Л.Н. Толстого не сдался и добился-таки того, что 18 сентября 1921 года газета "Коммунистический труд" была вынуждена поместить опровержение ложных обвинений и напечатала выдержку из письма В.Ф. Булгакова в редакцию. Как писал Михаил Геллер, "быть может, единственный раз в советской истории гражданину удалось публично в печати ответить на обвинение "органов" и опровергнуть их"1. Позднее власть стала рассматривать Комитет помощи голодающим как одну из контрреволюционных организаций и применила к его членам декрет об административной высылке за границу2. Обвинить В.Ф. Булгакова было труднее, но и его в марте 1923 года выставили из Советской России. Личность такого масштаба мешала изолгавшейся власти, но это тема отдельного разговора. Материалы из архива В.Ф. Булгакова печатаются с разрешения его дочери, Татьяны Валентиновны Романюк, которую я благодарю за помощь в подготовке публикации.

  

  

  

   Считаю своим долгом, для выяснения истины, ознакомить Вас с двумя прилагаемыми документами по делу о производстве ВЧК следственного дознания о членах распущенного правительством Всероссийского Комитета Помощи Голодающим.

   Из прилагаемых документов с достаточной очевидностью выясняется, что приписываемая мне в официальном сообщении ВЧК (# 199 "Известия ВЦИК" от 9 сентября c[его] г[ода]) фраза о том политическом характере, который будто бы носила работа Всерос[сийского] Комитета Помощи Голодающим, на самом деле имеет прямо обратный смысл, а именно, во-первых, что я не только не одобрял, а порицал внесение политики в деятельность Комитета и, во-вторых, что я обвинял в этом внесении политики не общественных деятелей, входивших в Комитет, а представителей правительства, в частности, выступившего с официальной речью на последнем заседании Комитета представителя правительства тов. Смидовича.

   Я надеюсь, что данные, которые выясняются из прилагаемого материала, будут подтверждены и официальным путем, в опровержение прежде напечатанного ошибочного сообщения ВЧК, о чем мною возбуждено соответствующее ходатайство.

  

  

  

   Копия

   Копии - во ВЦИК, в ЦК РКП,

   в редакц[ию] газеты "Известия ВЦИК",

   Толстовскому О[бщест]ву в Москве,

   О[бщест]ву Истинной свободы в память Л.Н. Толстого,

   Московскому Вегетарианскому О[бщест]ву,

   Комитету Л.Н. Толстого по оказанию помощи голодающим,

   в редакцию журналов "Истинная Свобода"

   и "Голос Толстого и Единение".

  

   В # 199 "Известия ВЦИК" от 9 сент[ября] с[eгo] г[ода] напечатано "Сообщение Всероссийской Чрезвычайной Комиссии об арестах во Всероссийском Комитете Помощи Голодающим", причем в числе доводов, которые должны подтвердить политический характер работы какой-то группы Комитета, имеется ссылка на место, взятое из моего дневника, а именно говорится: "член Комитета Булгаков в своем дневнике, касаясь политической деятельности Комитета, пишет: "И мы, и голод - это средство политической борьбы". (Цитата из дневника напечатана жирным шрифтом.) По этому поводу заявляю:

   1) Мой карманный дневничок, попавший в руки ВЧК, имеет совершенно личный интимный характер, и за все, что там сказано или могло быть сказано, я не брал и не могу брать никаких обязательств ни перед обществом, ни перед государством, ни перед кем бы то ни было, кроме своей совести, а потому из данных этого дневника невозможно делать никаких политических выводов.

   2) Цитируемая в сообщении ВЧК фраза, которую я прошу предъявить мне в подлиннике (я ее не помню, не говоря уже о том, что никакой "политической деятельности Комитета" я не мог касаться, потому что ее, по-моему, не было), без соответствующего контекста не может иметь никакого смысла, который хочет извлечь розыскная власть. Если же такая фраза действительно имеется в моем дневнике, то она не может выражать ничего другого, как только моего огорчения, а не удовольствия по поводу того, что люди, привыкшие вращаться в сфере политики, особенно же представители правительства, не в состоянии правильно понимать самое существо дела Комитета и стоящих перед ним задач и могут подходить с политической меркой к организации, имеющей чисто гуманитарное значение.

   3) Протестуя против столь недобросовестного использования следователями отобранного у меня при обыске моего интимного дневника и полагая, что мое мировоззрение, моя литературная и общественная деятельность и, в частности, моя связь с Л.Н. Толстым и близкими ему кругами служат достаточной порукой в глазах всех порядочных и грамотных людей за то, что я не могу быть в числе ни участников, ни вдохновителей, ни апологетов тайных политических заговоров, откуда бы они ни исходили, - я настаиваю, по отношению к Всероссийскому К[омите]ту Помощи Голодающим, на том показании, которое дано мною было следователю ВЧК при личном допросе, т.е. на том, что я, будучи человеком аполитичным и представителем религиозного мировоззрения, только потому и находил для себя возможным работать в Комитете, что деятельность этого Комитета в целом, а также групп общественных деятелей, входивших в его состав, протекала в чисто деловой атмосфере и была чужда всякого политиканства.

   К показанию этому могу только добавить, что деловая атмосфера была нарушена как раз в последний момент, в связи с вопросом о поездке заграничной делегации, - вопросом, послужившим поводом к внезапному закрытию Комитета, - и притом была нарушена, по моим наблюдениям, не общественными деятелями, входившими в Комитет, а самим правительством. Вот тогда-то я почувствовал, что "и мы, и голод - это средство политической борьбы". И, разумеется, в такой обстановке для меня лично продолжать работать в Комитете было бы невозможно, и я ушел бы из него, если бы даже в это дело не вмешалась ВеЧеКа.

  

  

  

   Копия

  

   Свое заявление в Президиум ВЧК от 9 сентября с[его] г[ода] я вручил для передачи в Президиум следователям ВЧК тт. Генкину и Бреннеру, вызвавшим меня вторично на допрос. При этом я заявил и устное требование предъявить мне то место моего дневника, где приведена фраза: "И мы, и голод - это средство политической борьбы". Но следователи заявили, что предъявят это место на следующем допросе, который был назначен на понедельник, 13 сентября.

   Действительно, дневничок был предъявлен мне. При этом оказалось, что приведенная фраза была извлечена следователями не из дневника собственно, а из набросанного карандашом на свободном листе в конце записной книжки конспекта моей речи, которую я предполагал произнести, но не успел этого сделать до закрытия председателем прений на последнем заседании Комитета 23 августа по поводу речи представителя правительства тов. Смидовича об отказе в выезде заграничной делегации Комитета на том основании, что по политическим соображениям это не приемлемо для правительства, так как Европа и без того спешит на помощь голодающему населению России, а между тем образование нового "центра притяжения" в России в лице Комитета не может считаться желательным с политической точки зрения.

   Отрывочный конспект моего ответа тов. Смидовичу, как он записан в книжке, гласит следующее:

   "- Мы все должны быть людьми честными... Марионеток... - Центр притяжения... Ситуация изменится, будет вам трудно, и делегация поедет... - Мы и голод - это средство политической борьбы... - Я, как религиозный анархист, никогда не ждал... но перед чудовищностью этого положения я не могу не развести руками".

   Вот откуда выхвачена фраза, которой в сообщении ВЧК придан прямо обратный смысл тому, который в ней действительно заключается, а именно, краткое содержание моей речи, идя по конспекту, должно [было] быть следующее:

   "Мы должны быть людьми честными и признать, что в нашу деловую и в высшей степени ответственную работу помощи голодающим вносится чуждый элемент политики, что совершенно недопустимо. Нам нельзя становиться в положение марионеток, которых сегодня хотят использовать в одном направлении, а завтра в другом. Представьте, что политическая ситуация так или иначе изменится, и правительству ("нам") будет трудно, и тогда оно опять захочет прибегнуть к помощи Комитета, и делегация поедет. Значит, все дело не в напряжении всех сил для помощи голодающим, а в том или ином политическом моменте, при котором мы будем то нужны, то не нужны. Если стать на точку зрения тов. Смидовича, то выходит, что мы и голод - это средство политической борьбы, и это ужасно. Я, как религиозный анархист, не ждал вообще ничего доброго ни от какой власти, но перед чудовищностью такого положения, такой постановки вопроса о помощи голодающим я не могу не развести руками".

   Смысл моей записки совершенно ясен, и, как я думал, все мои предположения, высказанные в заявлении в Президиум ВЧК от 9 сентября, буквально подтвердились по ознакомлении с тем текстом, из которого выхвачены были следователями (даже не допросившими предварительно меня по этому поводу) опубликованные в официальном сообщении слова, а именно:

   1) слова эти были сказаны мной не как одобрение, а как порицание внесения политики в чисто гуманитарное дело Комитета;

   2) относились эти слова отнюдь не к общественным деятелям, а к представителю правительства тов. Смидовичу;

   и, наконец,

   3) что сказаны они были именно по вопросу о поездке заграничной делегации, которому неожиданно придан был правительством исключительный, политический характер.

   Из всего случившегося нетрудно сделать каждому надлежащие выводы. Я обратился с убедительной и горячей просьбой сделать эти выводы и к Президиуму ВЧК, на обязанности которого лежит теперь опубликование в "Известиях ВЦИК" официального опровержения того тяжкого и незаслуженного обвинения, которое по ошибке следователей было брошено мне печатно перед лицом всей России, в официальном же сообщении ВЧК.

  

  

  

  

   На примере смуты по поводу отобрания церковных ценностей Вы видите, что даже это, по существу, вполне справедливое, прекрасное и гуманнейшее дело наткнулось на непреодолимое препятствие в виде недоверия значительных масс народа и общества к чисто правительственному и бюрократическое аппарату по сбору и по распределению пожертвований в пользу голодающих. Участие общественности в этом деле необходимо.

   Вы, конечно, вспомните печальной памяти Всерос[сийский] Обществ[енный] Комитет помощи голодающим под председательством тов. Каменева, преждевременно и до известной степени трагически прекративший свое существование. С точки зрения общих интересов Советского государства Комитет, в котором участвовал ряд крупных политических деятелей, оппозиционно настроенных по отношению к правительству партий, оказался неприемлемым, хотя несомненно, что он мог быть полезен делу помощи голодающим. Лично я полагаю, что у правительства не было серьезных причин подозревать Комитет в контрреволюционных намерениях (не говоря уже о деятельности), но я вовсе не хочу входить сейчас в какую бы то ни было полемику по этому вопросу. Комитета больше нет, о деятельности его и о причинах ее прекращения когда-нибудь произнесет свой беспристрастный суд история, но дело не в этом.

   Дело в том, что ужасы голода повелительно требуют от каждого сознательного человека и гражданина, чтобы он сделал все то, что в его силах, для борьбы с этими ужасами и уменьшения их. И по этому поводу я хочу обратиться к Вам со следующим предложением.

   Вы сделали прекрасный шаг, пригласив в ЦК Помгол[а] cтоящего в настоящее время вне официально властвующей церкви и в то же время пользующегося значительным авторитетом среди верующих православных еп[иcкопа] Антонина. Это, несомненно, рассеет сложившееся в обществе и народе предубеждение против правительственных органов по борьбе с голодом. Раз еп[ископ] Антонин допускается к контролю за распределением собранных пожертвований, то можно смелее и щедрее жертвовать. Только бы знать, что все собранное поступит действительно в пользу голодающих.

   Итак, имея в виду исключительно интересы голодающих, я говорю, что Вы сделали правильный шаг. Но Вы достигли бы для успеха дела помощи голодающим еще большего, если бы, вместо того чтобы ограничиться одним только этим шагом - приглашением в ЦК Помгол[а] из среды всех общественных группировок одного только православного священника, подумали бы о том, чтобы воспользоваться услугами тех искренно сострадающих голодающим и лояльно (с политической точки зрения) настроенных по отношению к Советской власти обществ[енных] деятелей, которые бы, несмотря ни на какие разногласия с большинством ЦК Помгол[а] в других вопросах, оказались бы вполне согласными с этим большинством в вопросах помощи голодающим и дали бы свое добровольное согласие на вхождение в ЦК Помгол[а].

   Ведь ужасы голода и умирания миллионов людей перед чуткими и честными людьми должны заслонять многое другое, в том числе вопрос и о политич[еских] разногласиях с официальными деятелями по борьбе с голодом, а из этого следует, что среди общественных деятелей, пользующихся обществен[ным] доверием, могут найтись такие, кот[орые] охотно вступят и в правительственном ЦК Помгол[а].

   Повторите в этой суженной форме попытку не общественного, а полуобщественного Комитета, - точнее, это будет уже правит[ельственная] Комиссия с участием обществ Ценных деятелей, в которой безусловное большинство останется за представителями правительства. Это последнее обстоятельство для тех обществ[енных] деятелей, которые во имя интересов голодающих согласятся войти в Помгол, не может иметь значения, т.к. если правительство ручается за то, что все решительно собираемые пожертвования, в том числе и церковные ценности, поступают действительно голодающим и правильно распределяются среди них, то общественные деятели только одним фактом своего присутствия в Комиссии будут представлять в глазах общества и народа лишнюю гарантию, что правительство в данном случае действует вполне добросовестно и никого не обманывает.

   Мне кажется, что, воспользовавшись предлагаемой идеей и расширив ЦК Помгол[а], хотя бы сравнительно и в небольшой степени, представителями от общественности, - Вы много помогли бы делу помощи голодающим и в смысле усиления притока пожертвований, и в смысле прекращения церковных волнений, и, наконец, вообще, в смысле оживления общественного внимания к великому и кричащему вопросу о спасении миллионов наших братьев-крестьян, погибающих от голода.

   В частности, если бы на указанных условиях (т.е. при разрешении в положительном смысле вопроса о привлечении в ЦК Помгол[а] некоторых общественных деятелей) Вы захотели бы воспользоваться лично моими услугами, то я был бы счастлив предложить их Вам и правительству как в деле привлечения других общественных деятелей в ЦК Помгол[а], так и в деле личного участия в этой организации.

   Мои религиозно-анархические взгляды в данном случае отнюдь не становятся между нами и не могут помешать нашей совместной работе, равно как и прежнее мое участие во Всероссийском Комитете помощи голодающим, куда я вошел в свое время точно так же из соображений общечеловеческого и гуманного характера.

  

   РГАЛИ, Ф. 2226, оп. I, ед. хр. 294. Л. 1-2. Машинописная копия с подписью-автографом. Курсив В.Ф. Булгакова.

   Декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей был подписан 23 февраля 1922 года и вызвал протест со стороны священнослужителей и верующих. Упоминание об этом позволяет уточнить дату письма: не ранее марта 1922 года и не позднее августа 1922 года, т.к. 7 сентября 1922 года было подписано постановление ВЦИК о ликвидации ЦК Помгол. С 15 октября 1922 года начал действовать Последгол. См.: Каменева О.Д. Общественность в борьбе с последствиями голода // После голода, М., декабрь 1923 года, # 1. С. 9-11. См. также: Советская деревня главами ВЧК - ОГПУ - НКВД 1918-1939: Документы и материалы. В 4-х томах. М.: РОССПЭН, 1998. Т. 1 С. 775-776.

  

   1 Геллер М. О голоде, хлебе и советской власти // Помощь: Бюллетень Всероссийского комитета помощи голодающим. М., 1921, ## 1-3, Переизд.: Лондон, 1991. С. 1.

   2 В.И. Ленин и ВЧК: Сборник документов (1917-1923 гг.). М: Политиздат, 1975. С. 506-507.