А. П. Чеховъ - талантъ мертвой полосы.
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Бываютъ таланты двоякого рода - дѣйственные и созерцательные. Первые задаютъ тонъ жизни, такъ или иначе руководятъ ею, создаютъ направлен³я въ литературѣ, вызываютъ послѣдователей и подражателей. Они ищутъ новыхъ путей, если жизнь вдругъ замкнулась, ушла въ глубь, въ которую они вдумываются и проникаютъ. Если ихъ даже захватитъ мертвая полоса общественной жизни, когда надъ всѣми преобладаетъ сумеречное настроен³е и ни одного яркаго пятна не выдѣляется на общей сѣрой картинѣ, - дѣйственные таланты сами выступаютъ особенно ярко и внушительно, неотразимо привлекая къ себѣ всѣ сердца, какъ одинок³е ярк³е свѣточи, разгоняющ³е тьму и ободрительно дѣйствующ³е на усталыхъ, потерявшихъ надежду путниковъ.
Но есть таланты и иного рода, пожалуй, не уступающ³е по внѣшней силѣ и блеску, только как³е-то мертвые. Въ нихъ нѣтъ творческаго начала, которое въ себѣ самомъ находитъ источникъ жизни и дѣлится имъ съ окружающими. Таланты такого рода, какъ превосходно отшлифованные зеркала, великолѣпно отражаютъ жизнь, но лишь въ одной плоскости. Лучъ свѣта, упавш³й на такое зеркало, отразится правильнымъ и ослѣпительнымъ пучкомъ, такъ что глазамъ больно. Только въ немъ нѣтъ игры, разнообраз³я, - онъ одноцвѣтенъ, и при самыхъ различныхъ положен³яхъ остается все тотъ же.
Талантъ г-на Чехова до извѣстной степени напоминаетъ намъ такое же зеркало, въ которомъ съ удивительной правдой отразилась преобладающая сторона общественной жизни послѣднихъ годовъ. Сумеречное, хмурое настроен³е этой жизни нашло въ немъ лучшаго своего выразителя. Какъ художникъ, г. Чеховъ несравненно умѣетъ живописать все, что видитъ, и эта его особенность, подкупающе дѣйствующая еще въ раннихъ его произведен³яхъ, какъ "Пестрые разсказы", остается неизмѣнной. Но онъ напоминаетъ близорукаго художника, который не можетъ охватить всей картины, и потому центра въ ней нѣтъ, перспектива невѣрна, и въ общемъ, при всей сложности, его больш³я произведен³я всегда страдаютъ однообраз³емъ. Масса деталей, превосходно выписанныхъ, и нѣтъ чего-то объединяющаго, что придавало бы всему опредѣленность и ясность. Очень характерной въ этомъ отношен³и является его "Степь", первое большое произведен³е, съ которымъ выступилъ г. Чеховъ послѣ ряда превосходныхъ мин³атюръ. "Степь", въ сущности, не что иное, какъ рядъ такихъ же отдѣльныхъ маленькихъ картинокъ, своего рода шедевровъ по яркости красокъ и тщательности отдѣлки, но всѣ онѣ не слагаются въ одно стройное цѣлое, которое художникъ осмыслилъ бы идеей, обобщилъ, представилъ бы зрителю подъ опредѣленнымъ угломъ зрѣн³я. Читая подъ-рядъ произведен³я г. Чехова, выносишь такое впечатлѣн³е, что для автора вся жизнь представляется какой-то степью, въ которой живутъ люди безъ цѣли, безъ желан³й, безъ страстей. На всемъ лежитъ отпечатокъ великой тоски существован³я, не согрѣтаго ни любовью, ни ненавистью, не возбужденнаго борьбой, хотя бы и ничтожной по существу. Тоска и усталость томятъ его виднѣйшихъ героевъ, какъ, напримѣръ, стараго знаменитаго ученаго профессора, или его Иванова (въ драмѣ того же назван³я). Къ полному собран³ю своихъ произведен³й г. Чеховъ могъ бы взять эпиграфомъ безотрадное четверостишье Пушкина:
Цѣли нѣтъ передо мною,
Пусто сердце, празденъ умъ,
И томитъ меня тоскою
Однозвучный жизни шумъ.
Это не та "великая грусть", на которую иностранная критика указываетъ, какъ на отличительную черту въ душѣ русскихъ писателей. А именно тоска жизни, taedium vitae римлянъ временъ импер³и, потерявшихъ смыслъ существован³я.
Преобладавшее въ 80-тые годы унылое настроен³е отравило г. Чехова, который не совладалъ съ нимъ, отдался ему всецѣло во власть и замеръ въ немъ. Въ самыхъ послѣднихъ его произведен³яхъ это настроен³е, повидимому, даже усилилось. Его "Печенѣгъ", разсказъ, появивш³йся въ одномъ изъ октябрьскихъ номеровъ "Рус. Вѣдомостей", производитъ впечатлѣн³е безысходнаго мрака. Герой разсказа, уѣзжая со станц³и, гдѣ въ ожидан³и лошадей его удручали и хозяинъ, и его жена, и вся окружающая обстановка, бросаетъ имъ на прощан³е: "Вы всѣ мнѣ надоѣли". Этотъ небольшой, превосходно написанный очеркъ, производитъ впечатлѣн³е именно такого вырвавшагося изъ души вопля замученнаго жизнью человѣка, котораго ничто-ничто уже не можетъ заинтересовать, увлечь, возбудить. Все и всѣ надоѣли своей мелочностью, низостью, безсознательной жестокостью и, главное, ненужностью своего существован³я.
То же самое, хотя не столь сконцентрированное, чувствуется въ большой повѣсти "Моя жизнь", разсказъ провинц³ала. Повѣсть издана въ одномъ томикѣ съ "Мужиками", и критики, накинувш³еся на г. Чехова за сугубо-мрачный взглядъ его на деревню, могутъ утѣшиться, такъ какъ взгляды автора на городъ, выраженные въ "Моей жизни", еще безотраднѣе. Въ деревнѣ г. Чеховъ указалъ на ея некультурность, невѣжество, дикость нравовъ, но ни однимъ словомъ не попрекнулъ мужиковъ, что они заѣдаютъ чужую жизнь, высасываютъ соки у другихъ. Не то въ городѣ, какъ онъ представляется его герою, молодому человѣку, одному изъ тѣхъ неудачниковъ, которыхъ такъ много можно встрѣтить въ любомъ провинц³альномъ городкѣ. Его образован³е жалкое, обрывочное. Систематическаго курса онъ не могъ одолѣть, такъ какъ всѣмъ существомъ понималъ ненужность, непригодность мертвящей схоластики, составляющей по нынѣ суть нашей средней школы. Канцелярская работа, къ которой его принуждаютъ ради добыван³я куска хлѣба, еще болѣе противна, такъ какъ ея безсмысленная сторона только и открыта ему. "Въ гимназ³и у меня было непобѣдимое отвращен³е къ греческому языку, такъ что меня должны были взять изъ четвертаго класса. Долго ходили репетиторы и приготовляли въ пятый классъ, потомъ я служилъ по различнымъ вѣдомствамъ, проводя большую часть дня совершенно праздно, и мнѣ говорили, что это - умственный трудъ; моя дѣятельность въ сферѣ учебной и служебной не требовала ни напряжен³я ума, ни таланта, ни личныхъ способностей, ни творческаго подъема духа: она была машиной". Оглядываясь на жизнь другихъ, онъ видитъ ту же машинную работу, съ нехорошей подкладкой эксплуатац³и чужого труда. "Я не любилъ и не понималъ этихъ людей", говоритъ онъ. Они были ему скучны, чужды и даже гадки.
"Я не понималъ, для чего и чѣмъ живутъ всѣ эти шестьдесятъ пять тысячъ людей. Я зналъ, что Кимры добываютъ себѣ пропитан³е сапогами, что Тула дѣлаетъ самовары и ружья, что Одесса портовый городъ, но что такое нашъ городъ и что онъ дѣлаетъ - я не зналъ. Большая Дворянская и еще двѣ улицы почище жили на готовые капиталы и на жалованье, получаемое чиновниками изъ казны; но чѣмъ жили остальныя восемь улицъ, которыя тянулись параллельно версты на три и исчезали за холмомъ, - это для меня было всегда непостижимой загадкой. И какъ жили эти люди, стыдно сказать! Ни сада, ни театра, ни порядочнаго оркестра; городская и клубная библ³отеки посѣщались только евреями подростками, такъ что журналы и новыя книги по мѣсяцамъ лежали неразрѣзанными; богатые и интеллигентные спали въ душныхъ, тѣсныхъ спальняхъ, на деревянныхъ кроватяхъ съ клопами, дѣтей держали въ отвратительно грязныхъ помѣщен³яхъ, называемыхъ дѣтскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали въ кухнѣ на полу и укрывались лохмотьями".
Такова внѣшность "города", и приходится признать, что въ ней собрано много вѣрныхъ черточекъ, хорошо знакомыхъ всякому, кому случалось подолгу жить въ провинц³и. Огромное большинство русскихъ городовъ возникло и существуетъ неизвѣстно какъ и неизвѣстно для чего. Когда-то просто административные центры, они и теперь держатся только этимъ, жизнь ихъ обходитъ, выбирая русло для себя по услов³ямъ, ничего общаго не имѣющимъ съ административными требован³ями. Внѣшняя культура этихъ городовъ только жалк³й покровъ, подъ которымъ скрыта примитивность нравовъ русскаго городского обывателя, развѣ на одну ступень стоящаго выше мужика. Не лучше обстоитъ дѣло и съ сущност³ю этой жизни, какъ ее рисуетъ герой, устами котораго, очевидно, говоритъ авторъ.
"Во всемъ городѣ я не зналъ ни одного честнаго человѣка. Мой отецъ бралъ взятки и воображалъ, что это ему даютъ изъ уважен³я къ его душевнымъ качествамъ; гимназисты, чтобы переходить изъ класса въ классъ, поступали на хлѣба къ своимъ учителямъ, и эти брали съ нихъ больш³я деньги; жена воинскаго начальника во время набора брала съ рекрутовъ; во время набора брали и врачи, а городовой врачъ и ветеринаръ обложили налогомъ мясные лавки и трактиры; въ уѣздномъ училищѣ торговали свидѣтельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали съ подчиненныхъ причтовъ и церковныхъ старостъ; въ городской, мѣщанской, во врачебной и во всѣхъ прочихъ управахъ каждому просителю кричали во слѣдъ: "благодарить надо!" - и проситель возвращался, чтобы дать 30-40 к. А тѣ, которые взятокъ не брали, какъ чины судебнаго вѣдомства, были надменны, подавали два пальца, отличались холодностью и узостью сужден³й, играли много въ карты, много пили, женились на богатыхъ и, несомнѣнно, имѣли на среду вредное, развращающее вл³ян³е. Лишь отъ однѣхъ дѣвушекъ вѣяло нравственною чистотой; у большинства изъ нихъ были высок³я стремлен³я, честныя, чистыя души; но онѣ не понимали жизни и вѣрили, что взятки даются изъ уважен³я къ душевнымъ качествамъ, и, выйдя замужъ, скоро старились, опускались и безнадежно тонули въ тинѣ пошлаго, мѣщанскаго существован³я".
И опять вѣрная, старая знакомая картина, которую мы столько разъ уже видѣли въ произведен³яхъ лучшихъ писателей. Мрачное, унылое настроен³е автора находитъ себѣ богатую пищу въ городѣ, какъ нашло ее и въ деревнѣ. Народникамъ нечего жаловаться на односторонности г. Чехова, который не щадитъ города, но, какъ увидимъ дальше, также бѣжитъ изъ города, гдѣ не видитъ ничего, что примирило бы его съ нимъ, дало бы надежду на возможность лучшей жизни, лучшей будущности для этихъ тысячъ ничтожествъ, скопившихся въ восьми улицахъ, "теряющихся за холмомъ".
Герой разсказа бросаетъ "интеллигентную" жизнь, т. е. отказывается праздно сидѣть въ канцеляр³яхъ и этимъ путемъ добывать хлѣбъ. А "хлѣбъ" въ его жизни, какъ и въ жизни остальныхъ, лишенныхъ капитала и взятокъ, играетъ первое мѣсто. Около него, по наивному признан³ю героя, сосредоточиваются всѣ его мечты. Онъ постоянно чувствуетъ себя недостаточно сытымъ. Его постоянно тяготитъ физическое ощущен³е голода, что сближаетъ его съ массою людей, которая "работаетъ только для куска хлѣба и можетъ говорить только о харчахъ". Разсказчикъ становится маляромъ, благодаря знакомству съ мастеровымъ Рѣдькой, который фигурируетъ въ повѣсти, какъ представитель физическаго труда. И здѣсь мрачный тонъ разсказа не мѣняется. Тоска автора скорѣе усиливается, когда онъ разсматриваетъ этого тщедушнаго труженика, жалкаго, вѣчно больного, съ порывами къ лучшей жизни, выразившимися въ комичной философ³и что "тля ѣсть траву, ржа ѣсть желѣзо, а лжа - душу". Въ немъ копошатся безсознательные инстинкты, которые не находятъ исхода. Онъ, въ сущности своего рода художникъ и философъ. Любитъ театръ, для котораго расписываетъ декорац³и, любитъ размышлен³я о бренности жизни, иногда разражается глубокомысленными замѣчан³ями въ родѣ слѣдующаго: "Я такъ понимаю, ежели какой простой человѣкъ или господинъ беретъ даже самый малый процентъ, тотъ уже есть злодѣй. Въ такомъ человѣкѣ не можетъ правда существовать".
Въ обществѣ Рѣдьки и его мастеровъ герой лучше себя чувствуетъ, не видя, по крайней мѣрѣ, праздной жизни, взятокъ, поѣдан³я другихъ для собственнаго существован³я. "Я жилъ теперь среди людей, для которыхъ трудъ былъ обязателенъ и неизбѣженъ и которые работали, какъ ломовые лошади, часто не сознавая нравственнаго значен³я труда и даже никогда не употребляя въ разговорѣ самаго слова трудъ. Около нихъ и я тоже чувствовалъ себя ломовикомъ, все болѣе проникаясь обязанностью того, что я дѣлалъ, и это облегчало мнѣ жизнь, избавляя отъ всякихъ сомнѣн³й. Въ первое время все занимало меня, все было ново, точно я вновь родился. Я могъ спать на землѣ, могъ ходить босикомъ, а это чрезвычайно пр³ятно; могъ стоять въ толпѣ простого народа, никого не стѣсняя, и когда на улицѣ падала извозчичья лошадь, то я бѣжалъ и помогалъ поднять ее, не боясь запачкать свое платье. А, главное, я жилъ на свой собственный счетъ и никому не былъ въ тягость". Но тутъ и все удовлетворенье, которое онъ получаетъ отъ подобной жизни. Въ своихъ товарищахъ онъ замѣчаетъ и ложь, и надувательство заказчиковъ, и кражу матер³аловъ, и затаенную злобу ко всѣмъ, кто лучше живетъ. Поражаетъ его также безсмысленная злость окружающихъ, которые никакъ не могутъ примириться съ мыслью, что человѣкъ ушелъ отъ сравнительно праздной и обезпеченной жизни въ простые рабоч³е, опустился, по ихъ мнѣн³ю. Очень комичное впечатлѣн³е производитъ сцена съ губернаторомъ, который по просьбѣ отца героя уговариваетъ его бросить "предосудительный образъ жизни". Въ спорахъ съ пр³ятелемъ-докторомъ, который на глазахъ опростившагося героя ухаживаетъ за его сестрой и соблазняетъ ее въ концѣ концовъ, выясняется основной мотивъ жизни героя, вначалѣ неясный для него самого.
Здѣсь опять слышится голосъ автора, который говоритъ за героя, потому что мысли, излагаемые послѣднимъ, какъ-то плохо вяжутся съ его общей смутной и неясной фигурой. "Нужно, - говоритъ онъ, - чтобы сильные не порабощали слабыхъ, чтобы меньшинство не было для большинства паразитомъ или насосомъ, высасывающимъ изъ него хронически лучш³е соки, т.-е. нужно, чтобы всѣ, безъ исключен³я - и сильные, и слабые, богатые и бѣдные, равномѣрно участвовали въ борьбѣ за существован³е, каждый самъ за себя, а въ этомъ отношен³и нѣтъ лучшаго нивеллирующаго средства, какъ физическ³й трудъ, въ качествѣ общей, для всѣхъ обязательной повинности". Послѣдняя фраза какъ бы взята у Беллами, а общая постановка вопроса напоминаетъ толстовск³я доктрины. Но мы жестоко разочаровались бы, если бы причислили г. Чехова къ сонму проповѣдниковъ опрощен³я. Скорѣе, напротивъ, вся повѣсть является, какъ бы доказательствомъ непригодности этой философ³и къ жизни. Печальный тонъ разсказа все усиливается, переходя къ концу въ мрачный. Полная безнадежность, ничего, кромѣ жалкаго существован³я ради "хлѣба". Дѣвушка, которая, увлекшись оригинальной жизнью героя-маляра, становится его женой, уходитъ отъ него, справедливо негодуя на такое почти животное существован³е. Счастье его сестры, которую онъ не сумѣлъ и не могъ поддержать вовремя, разбито. Она, какъ и онъ, уходитъ изъ этого "города", въ которомъ ложь и взаимная ненависть служатъ единственными связующими узами. Послѣдняя картина, когда братъ и сестра уходятъ ночью изъ "интеллигентнаго" общества на окраину города, гдѣ ютится герой, наводитъ удручающую тоску.
Гдѣ же выходъ? Куда же идти бѣдному изможденному герою? Авторъ не даетъ отвѣта, оставляя героя въ средѣ маляровъ, гдѣ онъ находитъ одно утѣшен³е, что онъ никому не въ тягость, не высасываетъ, не заѣдаетъ чужую жизнь. Плохое утѣшен³е, отъ котораго отвернулась его жена. "Мы много работали, - говоритъ она, - много думали, мы стали лучше отъ этого, - честь намъ и слава, - мы преуспѣли въ личномъ совершенствѣ; но эти наши успѣхи имѣли-ли замѣтное вл³ян³е на окружающую жизнь, принесли ли пользу хоть кому-нибудь? Нѣтъ. Невѣжество, физическая грязь, пьянство, поразительно высокая дѣтская смертность, - все осталось, какъ и было, и оттого, что ты пахалъ и сѣялъ, а я тратила деньги и читала книжки, никому не стало лучше. Очевидно, мы работали только для себя и широко мыслили только для себя". И герой ничего не находитъ въ отвѣтъ, ничѣмъ не въ силахъ удержать страстно и нѣжно любимую женщину. Онъ чувствуетъ, что съ ней уходитъ изъ его жизни свѣтъ и тепло, что впереди все сведется только къ добыван³ю хлѣба, къ жалкому прозябан³ю, на манеръ его пр³ятеля Рѣдьки съ его примитивной философ³ей. Авторъ оставляетъ его примирившимся съ жизнью, но читатель разстается неудовлетвореннымъ, подъ смутнымъ впечатлѣн³емъ, что и эта "Моя жизнь" такая же ненужная, безцѣльная, какъ и жизнь тѣхъ шестидесяти тысячъ, отъ которыхъ герой хотѣлъ уйти и все-таки не ушелъ, потому что безъ нихъ и его малярный трудъ потерялъ бы всякое значен³е.
Какъ и всѣ больш³я вещи г. Чехова "Моя жизнь" не даетъ цѣльной картины, а рядъ прекрасно выписанныхъ отдѣльныхъ моментовъ. Лучше всего выходятъ у автора не главныя лица, а тѣ, которыхъ онъ затрагиваетъ мимоходомъ, какъ, напр., мельникъ въ деревнѣ, гдѣ герой проводитъ лѣто съ женою, Рѣдька, инженеръ, отецъ жены и друг³е. Нѣкоторыя картины природы удивительно живы, захватываютъ своей яркостью, но къ нимъ мы уже привыкли у такого мастера внѣшней живописи, какъ, г. Чеховъ, и не на нихъ, конечно, сосредоточивается вниман³е. Въ общемъ "Моя жизнь" - произведен³е, любопытное лишь какъ попытка въ художественной формѣ рѣшить одинъ изъ жгучихъ вопросовъ. Попытка неудачна, потому что авторъ самъ не вѣритъ въ исключительную правду физическаго труда. Къ тому же, г. Чеховъ слишкомъ художникъ, чтобы быть проповѣдникомъ, и не можетъ, если бы даже хотѣлъ, "сочинять" то, чего жизнь ему не дала и не даетъ.
Декабрь 1897 г.