Спор о перепечатках и Пинкертон в литературе
Перепечатки - больное место в современных литературных нравах. Провинциальная пресса кормится перепечатками из столичных изданий; авторы стонут, что им наносят материальный ущерб; закон ограждает перепечатки, ставя им лишь известные пределы и условия; с точки зрения культурных интересов есть сторонники права на безвозмездные перепечатки, в особенности для бедно обставленных, и по недостатку средств, и по малочисленности подписчиков, провинциальных газет. Некоторые столичные издания обложили себя добровольными взносами за перепечатки в пользу кассы взаимопомощи писателей. Вопрос в окончательной форме не выяснен.
Есть и другого рода перепечатки, когда сами авторы воспроизводят раньше напечатанные ими произведения, в переработанном виде или почти без изменений, но в обратном порядке, т.е. из провинциальных изданий в столичные, или из повременных изданий в сборники, издаваемые преимущественно с благотворительной целью.
По поводу второй категории перепечаток позволю себе высказать несколько соображений, в связи с недавним инцидентом в газете "Речь".
Расследование такого рода явлений отнюдь не входит в задачи литературной критики. Однако, известный начетчик в полулубочной литературе о Нате Пинкертоне, г. Чуковский, по-видимому, увлекся деятельностью своего героя. Я должен покаяться, что Пинкертонов не читал, но прочел несколько книжек из серии похождений Шерлока Холмса, которого Пинкертон является лишь подражателем. Могу заверить, что Шерлок Холмс не впал бы в те ошибки, которые сделал г. Чуковский. Сам по себе инцидент неправильного обвинения г. Чуковским почтенного писателя может считаться ликвидированным, после принесенных им извинений на столбцах той же газеты, по ознакомлении с обстоятельствами дела, но остается принципиальный вопрос, устанавливающий и степень прозорливости г. Чуковского, который не выказал ни достаточной осведомленности, ни требуемой дальновидности, принявшись за новое ремесло.
Осведомленность, конечно, есть качество приобретаемое. Признаюсь, что и я в свое время оказался неправым перед двумя почтенными писателями, вследствие недостаточной осведомленности, так как не сразу мог освоиться с взглядом, оправдываемым условиями нашей жизни, положением литературных работников и, отчасти, интересами читателей. Вспоминаю свои беседы на эту тему с покойным Н. Г. Гариным-Михайловским. Гарин предлагал для журнала "Мир Божий", который я в ту пору редактировал, один свой рассказ, напечатанный, по его выражению, "начерно" в одной из волжских газет. Теперь он его отделал, и, ссылаясь на то, что провинциальная газета имеет очень ограниченный круг читателей, что кроме того очень трудно доставать номера провинциальных газет, что они и сами по себе недолговечны и т.п., настаивал на уместности перепечатки этого произведения в обновленном виде, в толстом журнале, имеющим более широкий круг читателей. Я отказал и был не прав. Еще более неправым оказался перед С. Я. Елпатьевским, который предлагал перепечатать в редактируемом мною сборнике "К Свету", с благотворительной целью, один его очерк, напечатанный раньше в "Крымском Вестнике". Очерк г. Елпатьевского был потом воспроизведен в другом сборнике. Мой пуризм книжника не вязался с реальными условиями нашей журналистики и некоторыми установившимися традициями. Дело в том, что Гарин был совершенно прав, указывая, что ранние произведения писателей, достигших впоследствии известности, сумевших обратить на себя внимание и возбудить интерес ко всему, что ими написано и подписано, хотя бы эти произведения были уже напечатаны в провинциальной прессе, остаются как бы на положении рукописей. Автор может включать их со временем в собрание сочинений, но то-то же, что "со временем". Он может пока перепечатывать их, с исправлениями, согласно выработанной им технике в зрелый период творчества, и в ежемесячных изданиях и особенно в сборниках, где у нас принято давать вперемежку старые и новые произведения. Потом я узнал, что некоторые произведения В. Г. Короленко - "Слепой музыкант", "Старый звонарь", "Ночь под светлый праздник" были сперва напечатаны им в волжских газетах, а затем в исправленном виде перепечатаны в "Русской Мысли". Называю только те произведения, о которых я знаю наверное, но таких случаев было гораздо больше. Может это подтвердит целый ряд писателей, а сам я не поинтересовался дальнейшими расследованиями в этом направлении, так как выяснилась мне принципиальная сторона дела. В молодые годы, когда всего интенсивнее проявляются творческие силы, писатель, принужденный работать для насущного хлеба, бросает за гроши направо и налево приходящие ему в голову темы, не успевая как следует их проработать. Это, действительно, черновые наброски. Потом писатель достигает известности, его талант созрел, его техника усовершенствовалась. Его тянет вернуться к прежним темам, но они уже использованы. В каком виде и где? Забыто, затеряно, недоступно. Конечно, он может представить, пересмотрев, свои старые произведения снова на суд читателей, и если редакторы и издатели периодических изданий считают их достаточно интересными для нового круга читателей, то ничего нет предосудительного в перепечатках. Желательно, чтобы это было оговорено редакцией, но обязательства нет, особенно для сборников, в которых могут быть помещаемы перепечатки просто потому, что данный очерк подходит для цели сборника или особенно вяжется с его содержанием. Помню, однажды меня просили для одного издания выхлопотать у А. П. Чехова разрешение перепечатать его рассказ "Ванька". Чехов ответил полным согласием, но предупредил, что "Ванька" уже пять раз был перепечатан, так что трудно было даже сразу установить, где он впервые появился.
Итак, самый факт перепечатки не дает никакого основания делать какие-либо заключения о недобросовестности авторов, или издателей, или редакторов: вся суть в условиях, при которых перепечатка произошла, и в мотивах, оправдывающих ее появление.
Г. Чуковский не высказал дальновидности в объяснениях, почему рассказ А. И. Куприна "Кляча" появился в переработанном виде в юбилейном сборнике литературного фонда. С. А. Венгеров представил исчерпывающие объяснения. Но, конечно, Шерлок Холмс сразу бы отбросил то объяснение, которое пришло в голову г. Чуковскому, по совершенной его неубедительности. Я только добавлю к объяснению, данному С. А. Венгеровым, как редактором сборника, что в данном случае было гораздо интереснее и значительнее, что Куприн написал свой рассказ раньше, а не специально для издания литературного фонда. Иначе могли бы заподозрить автора в предумышленности. Описываются похороны талантливого писателя, который сгорел за работой; кровного рысака постигла участь почтовой клячи, более грубого сложения и потому более выносливой. А чем тоньше психика писателя, тем менее он приспособлен к изнурительному труду журнального работника и тает, как свечка. Сгорел за работой и Добролюбов, вслед за дневником которого напечатана и "Кляча" Куприна. Сказали бы - это аллегория, это написано "на случай", тенденциозно. Нет, никакой связи ни со смертью Добролюбова, ни с деятельностью литературного фонда случай, рассказанный Куприным, не имеет, он вяжется только с задачами фонда, с его целью, и написан был в провинции под непосредственным впечатлением явления в жизни, явления не исключительного, а к сожалению часто повторяющегося, возведенного художником на степень типичности. Далее, - почему сделано примечание под очерком Короленка, что рассказ уже был напечатан, теперь же появляется в обновленном виде, а при воспроизведении рассказа Куприна этой оговорки нет? И на этот вопрос возможно объяснение: очерк Короленка уже был напечатан, в столичном издании, в Москве, а купринский рассказ, хотя и дважды напечатан, но в провинции. И переработан он в большей степени. Шерлок Холмс учел бы вперед все эти обстоятельства. Факт не давал ни права, ни основания для предположений, высказанных г. Чуковским.
Мне не хотелось бы останавливаться на другом случае, указанном в том же письме г. Чуковского, тем более, что разъяснение ему дано в открытом письме, помещенном в "Н. Руси", от 9 апр. В воспроизведении клише с несоответствием даты написания и перепечатки рассказа повинен оказался наборщик. Но какой был бы смысл автору допускать такой подлог, если бы он мог своевременно предупредить его? Если бы, согласно предположению г. Чуковского, он хотел "обмануть" редакцию и читателей, он поставил бы под своей подписью тот год, когда рассказ был перепечатан. Совершенно невероятно предположение, чтобы у такого писателя, как Куприн, мог "залежаться" два года рассказ в портфеле. Да и портфеля у него никакого нет. Куприн пишет свои рассказы на лету, и на лету же подхватывают у него издатели все, что он успеет набросать. Вынашивает он свои рассказы долго, иногда по нескольку лет, но когда сюжет созрел у него в голове - пишет быстро в один присест. Не только не имеет он никакого портфеля, где бы хранились его бумаги, но, при кочевом образе жизни, он постоянно теряет даже записные книжки и наброски планов задуманных произведений и потом восстанавливает по памяти, обладая изумительной памятью. Не всегда сам и запишет задуманное, часто диктует или стенографу, или кому попало и где попало. И вдруг, живя в Риге, в Новгородской губернии, в Москве, в Одессе, Куприн подписал бы "Гатчина", откуда он выбыл уже два года? Невозможность такого предположения, конечно, была бы совершенно ясна Шерлоку Холмсу, который стал бы доискиваться другого объяснения загадочного случая. Он был проницательнее г. Чуковского.
Но, вообще говоря, кому нужны розыски в этом направлении литературных Пинкертонов? Предупреждать злоупотребления? Действительно, бывают случаи, когда предупреждения не лишни. Например, когда покойному Плевако принесли не более не менее, как пушкинскую "Пиковую даму" под другим заглавием и за чужой подписью, он вероятно был бы очень благодарен за предупреждение и не перепечатал бы в своем журнале произведения Пушкина, и зная, что это - Пушкина, с редакторскими "поправками слога"! Но от такой опасности лучшим предостережением является знание редактором русской литературы, в особенности наших классиков. Бывали и другие подлоги и с Чеховым, и с Ясинским, некогда прошумевшие. Позволю себе напомнить одни трагикомический случай, бывший со мной. Какой-то злоумышленник представил в газету "Северный Курьер" рукопись за моей подписью, с требованием ее неотложно напечатать, поставив, однако, лишь инициалы. Редакция "Северного Курьера" выполнила желание неизвестного, не запросив меня, но к выставленным инициалам сделала примечание от редакции, что статья принадлежит университетскому преподавателю на историко-филологическом факультете. Я не принял это указание на свой счет, хотя в факультете с соответствующими инициалами тогда нас было только двое: проф. Ф. Браун и я. Вскоре подлог выяснился: оказалось, что под видом нового произведения представлен был старый фельетон г. Меньшикова; "Новое Время" обвинило редакцию "Северного Курьера", Брауну и мне пришлось давать печатные разъяснения; а в довершение всего явился от имени неизвестного мне "Ф. Батюшкова" посыльный в контору "Северного Курьера" за гонораром, который ему поручено было отнести на Финляндский вокзал пославшему его. Это уже было форменным мошенничеством. Да, но редакция "Северного Курьера" и обратилась для расследования дела в сыскное отделение.
Источник текста: "Новая Русь", 12 апреля 1910 г.
Оригинал здесь: http://www.chukfamily.ru/